Новая жизнь - стр. 2
дружили. Ревновали, но, общаясь,
мы даже не пытались избегать
известных тем, но не вдавались в них
намеренно. Как будто жен своих
два друга обсуждать не обсуждают,
но, не волнуясь, к слову вспоминают:
– Как там твоя? – «Да ничего… толстеет».
– Вот и моя размером богатеет.
17
Его нашли в петле. Печальный мент,
склонившийся над вязью протокола,
в случившемся не видел преступленья:
кругом валялись шприцы, стклянки – вся
жуть обихода смертного; письма
он не оставил – что же тут искать
улик излишних, дело городить?
Кому он нужен, чтоб его убить?
18
Висит тяжолым грузом,
затянутый в петлю;
глубок след, ровен, узок;
качну, пошевелю
под шепоток шуршащий:
«Кощунство… мертвеца…» –
но ужас настоящий
не понят до конца.
19
Не просто смерть, законно
случившаяся, а
из тьмы, мглы беспардонно
подползшая змея
веревкой обернулась,
а пояском была,
с упавшего – вон – стула
на воздух подняла.
А поясок к хозяйке
вернется: принесу,
как пес какой, – давай-ка
за службу ласку всю…
20
Я почему встревожен:
по делу твоему
допрошен, строго спрошен,
чуть не сведен в тюрьму.
Сумбурной, мятой, краткой
записки нет – ищу;
все спутано, все шатко,
что было, – не решу:
он спьяну или сдуру,
судим своим судом,
или на верхотуру
был замертво крюком
приподнят – майна-вира –
висит, туда-сюда
качается? Квартира
в разоре и следах,
но как их простофиле
найти, растолковать…
Что это – мусор или..?
Я лезу под кровать.
21
Нет, пусть лучше менты самоубийством
считают происшедшее. Их скудный,
потертый разум если станет тут
искать, ловить, то кто пойдет под суд:
ты? или я? мы вместе? Справедливость
какая может быть от этих серых,
самодовольных тварей? Лучше так:
бумаги подписали, автозак
пустой уехал, мы с тобой остались
кто где. Мы на суде не повстречались.
22
А он поэтом был. В его словах
тоска такая помещалась, жуть
последняя, предсмертная. Куда
тот делся вертопрах, кто эпиграммы
строчил тебе, послания ко мне,
кто слишком был умен и не хотел
отставить ум на время, кто писал
блистательно, острО и не умел
унять свой буйный дар, начать с листа
попроще и похуже. Ты ему
преподала урок, который нужен
поэту, был невыносим мужчине,
достался юноше, которого в помине
уж нет давно. Тому назад лет двадцать
скандально мы успели распрощаться.
23
С тех пор он изменился, похудел,
обвисла кожа возле кадыка,
впитался в кожу запах алкоголя –
аскезы чистой страшные уроки
претерпевает плоть; к небытию
дух приучаясь, обретает свойства
мучительные, праздные, ничем,
нисколько не оправданные. Павел
чуть-чуть не дотянулся, не достиг
всамделишных высот. Ну да, не гений –
но сколько можно в нашем поколенье.
24
Я не любил стихи его. Дух чистый,
безблагодатный в них витал, слагался
в советский стиль, стесняющийся низких,
навыказ, чувств; служилый слог, унылый,
чуть-чуть морализирующий плелся,
платился долг, был без изъяна звук,
и я не понимал, зачем все нужно:
без бесовщины, наглости и лжи
какая тут поэзия?
Скажи,
теперь – в аду, в раю, в пределах света
или постылой тьмы – тебе, поэту,
не трудно ль переучивать язык?
Иль ботает там всяк, как здесь привык?
25
Мы продолжали с ним общаться, я
сдавал его лечиться – бесполезно;
платил его долги – как в прорву деньги
кидал; носил продукты – он почти
не ел. Я выполнял постылый долг,
мне каждый раз был как серпом по яйцам
идти к нему.
Так нынешний Сальери