Новая эра. Часть вторая - стр. 52

Что же такое этот стержень души человеческой? Инстинкт веры врожден человеку, – но в такой же мере ему присущ, как мы знаем, противоположный инстинкт – личного самоопределения. Теперь перед нами открывается последняя глубина библейского учения. По мысли Ветхого Завета, Бог лично, как бы жизнью своею, заинтересован в том, чтобы человеческий род вполне и беззаветно покорился ему. И такова непреложная воля Бога, другими словами – таков предустановленный мировой закон: двоевластие двух начал в душе человеческой должно прекратиться, личность, как самочинная воля, должна угаснуть и стать лишь приемником и исполнителем Божьих велений. Таким и должен стать человек – не самозванным хозяином, ставящем себе цели, но и не механическим орудием, а усердным и умелым исполнителем.

История человечества есть в подлинном смысле педагогика. В этом грандиозно-последовательном повествовании ярко очерчены два лица – два страдальца, изнемогающих в роковой борьбе: огненно-страстный, необузданно гневный, нетерпеливый великан-учитель, обреченный во что бы то ни стало научить ученика сложному и трудному искусству, но ненавидящий и его, и самую выучку.

Миф с самого начала воплощает в себе два основных познания мысли. Во-первых, он знает мир уже не раздельной множественностью самочинных явлений, но совокупностью организованных систем; такое понимание достигает предела в идее единобожия. Это высшее познание, за тысячи лет предвосхищающее последний итог науки. Мифология опережает также и последний вывод философии: люди в своем мышлении искони, хотя и безотчетно, руководились той истиной, которую научно выразили Кант и Шопенгауэр, истиной о субъективности своего миропознания. Мир познается как внеположная данность и вместе как имманентный себе образ. И тут еврейская религия представляет чистейший тип религиозного творчества. Ветхозаветный Бог среди всех богов человечества – наиболее ясный символ мира, потому что наименее воплощенный: скорее стихия, чем личность. Вот почему у него нет ни жены, ни помощников, ни личной жизни, ни атрибутов власти. И все же воплощенный образ Бога – до конца ядро еврейской религии. Древний Бог жив, как личность, и в сознании пророков, с прежним обликом пламенной стихии.

Кочевники Синайской пустыни восприняли мир как неистовство и ярость движения, как бушующий ураган огня. Или нет: так они восприняли не внешний мир, но собственный дикий, пламенный, необузданный дух – сердце и вместилище мира. Вселенная и единосущный ей человеческий дух – неукротимый огненный вихрь: вот познание, олицетворенное в образе библейского Бога. Это безыменный и безликий, но реальный Бог, носящийся самумом по миру, распаляющийся пламенем, извергающий дым и горящие уголья, плавящий горы, бешено-вспыльчивый, беспощадный, ревнивый, нетерпеливый, забывчивый. Но Бог – еще и законодатель, олицетворение совокупности сил, образующих вселенную в их безостановочном движении, другими словами, – олицетворение тех непреложных стремлений к совершенству, которые человек ощущал в своем духе и видел стихийно проявляющимися в своем общежитии. Однако в эту раннюю эпоху созерцание и истолкование еще далеко преобладают над законодательным или моральным элементом религии. Бог Синайских кочевников – преимущественно энергия. Борьба с природой вне и внутри себя была еще слишком трудна и принуждала человека направлять всю зоркость на изучение ближайшей действительности; активные энергии чувствовались несравненно сильнее потенциальных – и Бог был нужен прежде всего как наглядная схема мира. Но черты долженствования, с самого начала сквозившие в схеме, с каждым днем все яснее проступают и постепенно сами складываются в систему.