Новая эра. Часть первая - стр. 65

Другие московские издания пока молчат. Раскачиваются, я полагаю

Сергей

…В первую очередь поражает параллельное существование героя в двух, по меньшей мере, мирах, израильском и московском. Нет ни болезненного раскола, ни трещины в сердце, герой везде адекватен, везде дома. Из закомплексованного еврейского мальчика, собственности тоталитарной державы, он сумел превратиться в воина, полноправного гражданина своей собственной страны. И, тем не менее, не проходит необъяснимая привязанность к Москве, московским друзьям, немотивированное внимание к мелким изменениям российской жизни. Такое ощущение, что герой никогда не уезжал отсюда, да и не мог уехать. Его московские друзья (Миша, Матвей), которые не стали «победителями», «хозяевами» собственной жизни, по-прежнему для него самые близкие люди. Непонятным образом он сохраняет духовное родство с погруженными в созерцание московскими «философами», живущими скудно и странно на окраинах безобразного мегаполиса.

Израиль кажется московскому сионисту недостаточно еврейским. Воплотив в себе все, что хотел, он по-прежнему мучительно ищет «еврейскую идею». Вкусив материального благополучия, новое поколение его сограждан не хочет жертвовать собой, подобно героям сороковых – худым, мешковатым юношам и девушкам с поблекших фотографий. Их не интересует ни Достоевский, ни Бен Гурион, они хотят мира, возможности спокойно зарабатывать. Ваймановский герой обнаруживает, что «русские», «американцы», «алжирцы» и «йемениты» съехались сюда не для воссоздания Храма, а с какими-то по определению неясными для индивида «родовыми» целями, что общееврейские, с его точки зрения, ценности присутствуют в этой жизни в лучшем случае как отработанная ступень ракетоносителя, которая уже сделала свое дело и отброшена прочь. Что еврейское культурное наследие и культура – это его сугубо личное дело.

Посему ваймановский герой жаждет очистительных бурь, призванных возродить уходящую героику. Его устроит лишь новый полномасштабный конфликт на Ближнем Востоке, война с арабами на всех фронтах. Только это спасет государство Израиль. Здесь возникают «розановские» мотивы, мстительное смакование картин последней войны: лето, жара, сад, разлагающиеся трупы арабов. На первый взгляд, романтика вполне баркашевская: жажда подвига, смакование трупного запаха, тоска по мировому пожару. Однако в ситуации ваймановского героя в принципе исключен соблазн превратить свой бред в социальную нишу, в бизнес, возглавить всех больных и куда-то повести. (Ср.: «Бьем жидов, нехристей, крутых.» – рекламный перечень услуг РНЕ.). Наоборот, здесь романтическая поза героя-одиночки. Узнаваем все тот же хрупкий еврейский мальчик из литературного класса, еще не принявший судьбоносного решения заняться боксом.

Беда лишь в том, что у читателя, незнакомого с психологией ваймановского поколения, возникают сомнения в том, что мы имеем дело с литературой, с преодоленным (хотя бы в пространстве текста) и отрефлектированным состоянием. Куда больше это похоже на компенсацию.

Василий Костырко

Дорогой Сережа!

Василий меня здорово порадовал тем, что можно «со стороны» (тем более со стороны «другого поколения») так вчувствоваться в этот текст. Это счастливо подтвердает мою веру в то, что духовная общность, сочувствие – не зависят от возраста, страны и эпохи, и любовь к «антиквариату» это не всегда трогательное коллекционирование отжившего, но горячая любовь к вечно живому. И если мой текст все эти «расстояния» преодолевает (хотя бы в одной душе!) – я свое дело сделал, и это высший комплимент.