Ночь ведьмы. Книга первая - стр. 28

Мой пульс учащается, и я сжимаю замерзшие руки в кулаки.

– Твоя сестра будет не единственной, кто сбежит от тебя сегодня, – огрызаюсь я.

Его плечи напрягаются.

– Она не сбегала. Ты что-то с ней сделала. И ты скажешь, что именно.

– Verpiss dich, jäger[17], – произношу я спокойным голосом.

Мне следует не злить его, а делать все, что в моих силах, чтобы казаться маленькой, незаметной и неопасной.

Но мой учащенный пульс наполняет ненавистью каждую клеточку тела, и я едва могу разглядеть мир сквозь пелену ярости. Мне хочется наброситься на него, пнуть в пах, хочется плюнуть ему в лицо, выцарапать глаза.

Он опускается передо мной на корточки. Я отползаю назад, прижимаясь к дереву, и мой гнев перерастает в холодный, безжалостный страх.

Капитан наклоняет голову, оценивая меня, съежившуюся у дерева, с широко раскрытыми глазами и подтянутыми к груди ногами.

– Никто тебя не тронет, – говорит он. – Мы не звери.

– Нет, вы просто сжигаете людей заживо. Очень цивилизованно.

Он протягивает мне что-то. Миску с тушеным мясом. Бурдюк.

– Ты голодна, – произносит он.

Мне очень хочется послать его подальше, но я прикусываю губу и трясу скованными руками.

– И ты накормишь меня, только если я скажу, где твоя сестра? – спрашиваю я. – Это, конечно, поведение человека, который вовсе не является зверем…

Он кладет бурдюк на землю и берет ложку.

Он же не собирается…

Собирается.

Капитан подносит ложку к моим губам.

Я ошеломленно смотрю на него.

– Не позволяй своему упрямству лишать тебя здравомыслия, – говорит он. – Ешь.

– Будет очень неловко, если твоя пленница потеряет сознание от голода до того, как ты сможешь ее помучить, не так ли?

Его челюсть напрягается. Он снова подносит ложку к моим губам.

– Ешь, – повторяет он, и его командный тон такой естественный, что звучит как что-то привычное.

Тушеное мясо – грубая и простая еда, дорожный паек, приготовленный на растаявшем снеге, но от его запаха у меня начинает урчать в животе. По дороге из Бирэсборна я немного перекусывала и едва утоляла голод, а если хочу сегодня чего-то добиться, мне понадобятся силы.

Я приоткрываю рот и пробую предложенную еду.

– Вот, – говорит он. – Это так сложно?

О, я пну его, как только наемся.

Я все еще не вижу его лица в темноте, за его спиной горит костер. Он замолкает, пока кормит меня, опускает ложку обратно в миску и подносит мне порцию за порцией, ничто в его движениях не намекает, что он недоволен тем, как медленно я ем или как неприятно ему кормить меня. Это так не похоже на резкого, озлобленного человека, каким он был прежде, что я невольно отшатываюсь, опускаю глаза, и с каждой ложкой, которую получаю, мне кажется, что он в чем-то побеждает, что я уступаю ему.

– Ты не права, – шепчет он в темноте.

Я не отвечаю.

– Я никогда никого не сжигал заживо.

Я ничего не могу с собой поделать – мое насмешливое фырканье больше похоже на рычание. Он решил солгать о том, чем, должно быть, гордится больше всего? Это ловушка.

Он открывает рот, будто хочет что-то сказать, но потом, похоже, приходит к заключению, что это бессмысленно. Он поворачивается, берет бурдюк и протягивает мне.

Я запрокидываю голову, и пиво стекает мне в горло. Оно хмельное и ароматное и сразу согревает мое тело, что становится проблемой – усталость снова подкрадывается ко мне. Мой постоянный спутник. Но я яростно моргаю и сажусь прямее, заставляя себя собраться.