Ночь Сварога. Княжич - стр. 3
Собрались быстро – и на речку.
Спустились с высокой Коростеньской кручи к берегу Ужа. Сели под Святищем да и забросили. Сидим. Поклевки ждем. А рыба приснула, не хуже Даждьбога в Пекле. Не клюет. А нам и не надо особо. Сидим, на солнышке греемся.
На другом берегу, в Даждьбоговом доме, Гостомысл на послухов ругается. Видно, осерчал за что-то. Нам не слышно, за что ведун их корит. Только видно, как он руками размахивает, да ногой притопывает.
– Смотри, Добря, как ведун отплясывает.
Смешно. Только виду не подаем. Не дело над Божьим человеком потешаться.
Тут смотрим, идет по берегу Белорев-знахарь. Траву какую-то собирает. К нам подошел. На речку взглянул. Хмыкнул по обыкновению.
– Что ж вы, – говорит, – огольцы, в такую погоду удить вздумали?
– Так мы не удим, – нашелся Гридя. – Просто снасть новую попытать решили.
– Ну-ка, покажь, – Белорев подошел поближе, да оскользнулся.
Брызги поднял, когда в реку бултыхнулся. Если и была в Уже рыба, всю распугал. Тут мы не выдержали. В голос смеяться начали. Он из реки вылез. Мокрый. Злой. Почем свет ругается.
– Вы, – говорит, – не Даждьбоговы внуки, а Маренины дети. И не совестно вам?
А на нас словно смехун напал. Ржем, как кони, и остановиться не можем.
А тут еще другая напасть приключилась.
Сквозь смех вижу, как Ратибор маленький к нам от Святища спускается. Спешит. Кричит что-то. Да, видно, не углядел за тропинкой. Споткнулся. Кубарем покатился. Рубаху о гранит продрал. Плечо – до крови. Тут уж не до смеху нам стало. Подбежали мы к нему, а он навзрыд плачет. Аж заходится.
Белорев про недавнее купание забыл. Подлетел к нему, на руки поднял. На рану дует.
– Княжич, тащи сумку мою.
Я сумку притащил. Знахарь из нее лист подорожника достал. Пошептал над ним что-то, да к царапине приложил.
– Тише, тише, – приговаривает. – Сейчас боль отпустит. Ты успокойся.
Ратибор и впрямь успокаиваться начал.
– Вы сидите тут, – сквозь слезы причитать стал, – а там ятвиги всполошились.
Мы и про рыбу, и про крючки новые позабыли. К Коростеню рванули. А там, на стогне, уже народ собирается. Шумит. Ятвигов ругает. Говорят, будто вырвался от них израненный ратник. Еле добрался до древлянской заставы граничной. И перед смертью успел передать слова от ятвигов: не хотим, де, ругу давать Древлянскому столу. А еще сказал, что перебили те малую дружину, городище спалили, а со Славуты-посадника, живого, кожу сняли. Видно, забыли, как три лета назад отцу в ноги кланялись, чтоб он их от мазовщан оборонил. Пошумели и решили, что нельзя такое без ответа оставлять.
Ничего не сделать. Пришлось отцу большую дружину собирать. Идти к ятвигам Правь наводить. Мать меня отпускать не хотела. Говорила, мол, мал еще. А отец только посмеялся. Я, говорит, тоже Мал, да только мал Малу рознь.2 С тобой Малуша останется, а старшего я все же с собой возьму. Пора уже.
Тут и я слово вставил:
– Пойду я, мама. Отец в моих летах с дедом Нискиней был, и вместе от Полян отбились.
А мама обняла меня, прижала крепко, как маленького, и сказала:
– Что тут поделаешь. Иди.
И я пошел. И Славдю с Гридей тоже взяли. А Ратибора оставили. Вот тот уж точно был маловат.
Приставили нас к лучникам. Под начало старого отцова болярина Побора. Мы были счастливы. Облачились в кованые шишаки, наручи и нагрудники из толстой воловьей кожи. Получили по полному боевых каленых стрел колчану. Оружейник княжий Жирот подогнал подшеломники по нашим головам.