Ночь, сон, смерть и звезды - стр. 30
Том не одобрял образа жизни своего брата. Не понимал, в чем его смысл, и не хотел понимать. (В этом он полностью совпадал с Уайти.) И считал: вот пусть родители с Вирджилом и разбираются.
Все в младшем брате выводило Тома из себя: жидкая бороденка, запущенные грязные волосы, собранные сзади в конский хвост и перевязанные шнурком. Сутулость в тридцать один год. Неряшливо расшитая рубаха, поношенный и заляпанный краской комбинезон, сандалии, торчащие из них пальцы (корявые и неприглядные). Особенно же Тома раздражали эти теплые голубые глаза, смотревшие на всех с бесконечным состраданием, пониманием и симпатией, – такое полноводье чувств.
В них можно было утонуть.
Обсуждая семейные дела, Том как-то сказал Беверли, что у него порой руки чешутся дать братику в зубы. «А так как он меня простит, то захочется его убить».
Беверли посмеялась, хотя была шокирована этими словами. Ей нравилось слышать подобные страшилки от почитаемого ею старшего брата, но сама она никогда бы не поделилась тем, что испытывает в отношении Вирджила, отлично понимая низменную природу этих чувств, столь далеких от семейной любви и преданности, которые родители так старались им привить.
И все же она хихикнула, как если бы Том ее пощекотал.
– Кем он себя считает? Далай-ламой? – съязвила она.
Наконец послышались шаги на лестнице. Это была только одна сестра – Беверли.
Жаль, что она уезжает домой. Что касается Лорен и Софии, то они уже легли спать в своих детских комнатах.
От напитков Беверли отказалась.
Видно было, какая она всклокоченная, как потолстела. Ничто не напоминает светящуюся девочку со школьных фотографий. И глаза на мокром месте. (Неужели плакала? Надо же!) Отказавшись от напитка в холодильнике, она тем не менее сделала глоток из бутылки Тома и по-мужски вытерла губы тыльной стороной ладони.
– Нам все-таки удалось маму уложить. Она отказалась до конца раздеться. Вдруг, говорит, позвонят, и надо будет срочно ехать в больницу, лучше быть готовой. Причем так спокойно, даже странно. Как будто следуя папиным инструкциям… ты же знаешь, как он ей всегда говорит, что́ надо делать. Находиться в родительской спальне, где его нет, – тоже очень странно. Мы подождали, пока она уснет (или сделала вид, чтобы мы оставили ее в покое), а потом тихо вышли и закрыли дверь. В общем, я еду домой. Чувствую себя выжатой как лимон.
– Уже поздно. Почему бы тебе не заночевать здесь?
– Я позвонила Стиву. Меня все ждут, так что я поеду. Завтра останусь… если папе все еще грозит опасность.
Беверли выглядела испуганной, изможденной. Все еще грозит опасность – эта фраза врача засела у нее в голове.
Том спружинил длинными ногами, резко встал и обнял сестру, сдерживая накатывающие слезы. Беверли прижалась к нему.
– Эй, с папой все будет хорошо. Уайти Маккларен нас всех переживет.
Вирджил в растерянности замер в отдалении, словно в ожидании, что сестра сейчас обнимет его.
Но Беверли уже в дверях бросила обоим братьям:
– Спокойной ночи!
«Твою радость определяет твой самый безрадостный ребенок».
(То ли кто-то сказал, то ли она это услышала по телику.)
(Глупая банальность? Или это правда? Болезненная правда?)
Уайти так не считал. Уж он-то точно.
– Мы даем им жизнь и готовим к свободному плаванию, как такие лодочки. Но после, условно говоря, двадцати одного года они вправе сами выбирать свой маршрут. А наши дети давно прошли этот рубеж.