Ночь посреди мира - стр. 21

Это значит, с тоской подумал Вениамин Борисович, что завтра-послезавтра его отправят с визитом к двоюродному брату, человеку жёсткому и болезненно принципиальному, чего Марья никак не желала понимать, равно как и множества других вещей. Поначалу он пытался ей объяснить, питая надежды, что она, как и всякий разумный человек, поняв устройство мира перестанет с ним спорить, однако выяснилось, что не понимала Марья очевидных вещей не от глупости, а от нежелания их принимать. Это было своего рода позицией: я отказываюсь это понимать, следовательно, этого не существует. Понимала же она, разумеется, то, что подтверждало её взгляды и не заставляло в них усомниться.

Так и выходило, что это не кузен Вениамина Борисовича – человек неподкупный и несговорчивый, а это Вениамин Борисович просто не умеет найти к нему правильный подход.

Подразумевалось: не то, что другие. Другие-то умеют.

Чем сильнее Вениамин Борисович оглядывался на других, тем сильнее подозревал, что эти «другие» существуют разве что в голове его жены вместе с той предполагаемой «другой» жизнью. Все логические объяснения разбивались об эту воображаемую идеальную жизнь, которая почему-то должна была Марье Петровне достаться и происходить. Она обвиняла его в недостатке денег, хотя поначалу он раз сто, не меньше, оправдывался: самолетостроение казалось прекрасным вложением денег его родителям, никто не мог подозревать, что дирижабли потеснят их, а потом и полностью выгонят с пассажирских перевозок. Родители поступили разумно с вложенным капиталом, и он последовал их примеру – нельзя же на полном серьёзе обвинять его в том, что у них не было машины времени?

Но нет, ничто не трогало Марью. Деньги должны были магическим образом преумножаться, а он – делать карьеру несмотря на все заверения, что продвигать по службе его мало кому интересно. Чужие мужья все сплошь были идеальными отцами, ежедневно приносили большие доходы, сопровождали жён на светские рауты и выглядели как Аполлоны и Адонисы.

Поэтому когда он, привычно уступив жене, отправился к кузену, то просить за сына даже не собирался.

– Прости, – сказал Игорь, когда они остались вдвоём, – сам понимаешь. Виновен – значит виновен. Могу лишь не выдавать твой визит полицейским.

– Понимаю, – махнул рукой Вениамин, – пустое. Вырастила балбеса…

– А вот я всегда говорил, что мальчика надо в кадеты! – отрубил Игорь. Вениамин посмотрел на его суровое лицо бывшего офицера – тот был уволен со службы по состоянию здоровья, но, как казалось Вениамину, душой так и остался с ней. Марья за глаза называла его солдафоном, и когда Роман был маленьким, Вениамину тоже казалось, что отправлять ребенка в кадетский корпус, учить маршировать, когда тому ещё положено гонять голубей и запускать воздушных змеев – это перебор. Однако – вот к чему пришли: может, Игорь и прав. Дисциплина Роману бы точно не повредила.

Игорь продолжил, нарезая воздух ладонью:

– Все эти вот вещества – от чего? От бесцельности. Должны быть у человека цели, идеалы – тогда ему самому на эту дрянь не захочется тратить время, деньги, здоровье. В тех же кадетах что хорошо? Уважай старших. Защищай родную землю. Дисциплина. А для чего дисциплина? А от того, брат, что с дисциплиной ты всего добьешься, любую гору одолеешь. Потому что себя надо в руках держать. Не позволять распускаться.