Нити жизни - стр. 7
– Ладя! – позвал юный звонкий голос. – Ладя, проснись! У нас много дел, Ладя!
Цепкие пальцы впились в мое плечо и затрясли его изо всех сил. Я, все еще щурясь, приоткрыл глаза. Рядом со мной стояла девчушка, совсем молодая. Ей было не больше… Не больше десяти лет, как подсказывал мне внутренний голос. Мне не известна эта мера счета, но я доверяю внутреннему голосу. С первых мгновений стало понятно, что я переместился в другой, чужой мир.
Кожа девочки была едва ли намного темнее, чем покрывающий ледники снег. Белизну кожи усиливал яркий свет солнца, падающий на белоснежную тканевую рубашку, подпоясанную красным пояском и украшенную у горла и в самом низу красным орнаментом. Медового цвета волосы, заплетенные в две косы, спускались по плечам и щекотали мне щеки. Ясные, голубые глаза смотрели с надеждой, ожиданием и явным нетерпением. Тонкие белые пальчики теребили волосы сделанной из ткани куклы.
– Ну что ты пристала… – недовольно ответил я чужим молодым голосом.
Язык казался мне странным, сложным и диким. Я никогда не учил его, но это не являлось проблемой. Входя в чужое сознание, я понимал все, что говорил и что говорили другие. Неосознанно принимал чужую систему убеждений и ценностей. Так было раньше. Еще до того, как пропал мой дар. Теперь же я был в чьей-то жизни. Если говорить точнее, то это был одновременно я и не я. Похожее происходит у меня с Великим Койотом. Я мог управлять телом ограничено. Моя миссия в другом: наблюдать, проживать, чувствовать и делать выводы. Вот все, что оставалось.
– Ладя, ну, пожалуйста… – снова сказала девчушка. – Ты же знаешь, сегодня праздник. Нельзя долго разлеживаться. Дел у нас столько…
Потянувшись и наполнив тело радостью весеннего дня, я прыгнул на пол и побежал умываться. Дана, моя младшая сестра, бежала за мной. Оставалось только надеть чистую рубаху, штаны и ненавистные лапти. Будь моя воля, никогда бы не носил лапти весной и летом. Только чувствуя под босыми ногами мягкую щекочущую траву, я мог наслаждаться жизнью. Лапти сковывали пальцы ног, ограничивали движения и не давали чувствовать всю прелесть теплых весенне-летних дней.
С улицы донесся грозный оклик матери.
– Ладька! Дана! Вы все еще нежитесь там? Ну-ка быстро вставать!
– Мы уже тут, – прокричал я, выбегая на улицу. – Сейчас быстро поедим и побежим.
Грозного вида женщина в белой рубахе и красном сарафане смотрела в сторону полей, уперев руки в бока. На лице ее читалось недовольство. Глубокая морщина разделяла лоб, сдвинутые черные брови и сжатые губы предвещали настоящую бурю.
– Хорошо… – лишь на мгновение взглянув на нас, сказала она. – Не забудьте сначала все сделать, а уж потом на гулянки идти.
Как не хотелось узнать причину ее недовольство, никто из нас не рискнул бы сделать этого. Характером матушка была такова, что гвозди могла взглядом гнуть, чего уж говорить про нас, обычных детей. Дело, конечно же, заключалось в отце. Наверняка, ушел ни свет ни заря в лес, да все никак не возвращался. Матушке не нравились долгие походы в лес.
– Ну, – сказала она недовольным тоном, – чего вы тут глазенки свои вылупили? Бегом домой!
Не дожидаясь повторного приглашения, мы с сестрой забежали в дом. На столе, накрытое белым рушником, стояло блюдо с ароматными блинами. Любимое лакомство детей и многих взрослых. Особенно нравилось мне брать теплый блин, ощущать пальцами воздушно-масляную текстуру каждого аппетитного золотистого солнышка. Макать его в густую белую сметану и жевать, хрустя корочкой по краям. И запивать все свежим молоком.