Ни за что! - стр. 85

— А если не назову, Господин?

— Поцелую тебя в лобик перед сном.

Свободный, несдержанный, такой ядовитый…

Я трогаю кончиком языка свои сухие губы. Господи, как же уже хочу, чтобы этот путь завершился, чтобы весь мир спрятался за стенами президентского люкса.

Ладно, похер, можно без люкса.

Пусть нахлобучит меня на нижнем ярусе кровати хостела, лишь бы взял уже наконец…

Когда он не во мне — весь мир движется как-то не так. Неправильно. Хаотично. Я ощущаю это так явно. Теперь и я…

Повязка льнет к коже так плотно, что даже шанса подсмотреть мне не оставляет.

Жертва моих исследований не греется под пальцами, сколько бы я ни гладила, ни прижимала к полированной поверхности ладони.

Камень? Да, пожалуй.

Но навряд ли Козырь отвезет меня в горы — есть пределы его могущества, он не умеет искажать пространства.

Да и в чем смысл такого вот именно круглого камня? Он не бывает такой в живой природе.

Снова и снова пальцы скользят туда-сюда. Снова и снова выискивают шероховатости, скребут, пытаются поддеть. Отсутствие зрения делает мою работу сложнее раз в пять. Даже имея глаза ты не можешь сразу найти кончик скотча, прилепившийся к бобине. А не имея их, ты можешь раз за разом трогать одно место, будучи убежденным, что всякий раз касаешься места нового.

— У тебя осталось пять минут, — бросает Козырь в какой-то момент, и я понимаю, что захваченная слепотой и головоломкой, понятия не имею даже сколько времени и в каком хотя бы приблизительно направлении мы ехали.

Пальцы начинает мелко сводить.

Я хочу эту ночь.

Я хочу его ремня с того самого момента, как он вырвал плеть из моих пальцев.

Я хочу с ним всего, и он прекрасно это знает. И не даст просто для того, чтобы хотела больше. Если так задуматься — ему нужно ровно то же, что и мне. Беспредельная потребность исключительно в нем. Настолько беспредельная, что любое унижение, любая боль будут считаться за честь, если их дарует Он.

Отчаявшись за что-то зацепиться, я сжимаю предмет в ладонях. Это шар, идеальный шар, тяжелый и холодный.

Когда под нажатием моих пальцев какая-то точка на сплошной сфере вдруг проваливается внутрь и оказывается кнопкой — у меня уже тревожно екает внутренний таймер. От моих пяти минут осталось секунд сорок. И я трачу их на то, чтобы суетливо нашарить на коленях упавший на них кусочек кованого металла.

Это ключ?

Всего лишь ключ?

Осознав, что это именно этот предмет, испещренный вырезами и зазубринами, я недоверчиво замираю, пробуя осенившую меня мысль на вкус.

В гостиницах и президентских люксах не было никаких ключей.

Только ключ-карты, прочипованные кусочки пластика, бессмысленные и вульгарные по своей сути, каким бы ни был дорогим тот номер, что они открывали.

Потому что грош цена тем грехам, что прячут за дверями гостиничных номеров. Там их прячут, скрывают, лишают прав и возможностей быть настоящими.

— Так куда же я тебя привез, Летучая? — спрашивает Алекс в абсолютной тишине, окутавшей нас после того, как замолк рокот мотора.

Крепче сжимаю в пальцах холодный ключ.

— Домой? К себе домой?

— К нам, — поправляет Алекс меня насмешливо, — к нам домой, Летучая. Игры кончились. С этого дня ты живешь со мной. Служишь мне. Кормишь меня. Хочешь что-нибудь сказать по этому поводу?

Хочу… Хочу сказать и говорю, как только справляюсь со скрутившим горло спазмом.