Ни за что! - стр. 79
Пальцы любовно прокручивают плеть, заставляя хвосты восторженным свистом вспенить атмосферу. Хорошая у Летучей игрушка, сбалансированная, жесткая.
Второй удар отдается вторым воплем и густым эхом в душе. Если, конечно, можно назвать душой эту голодную черную тварь, захлебывающуюся восторгом всякий раз, когда хоть кому-то руки её хозяина причиняют боль.
Третий удар – инстинкты самосохранения берут свое. Саб дергается, пытается выдраться из-под ноги Алекса, спастись от жестокой плети.
— Лежать, сученок, — ботинок носком пихает паршивца под ребра, — забылся? Ты здесь – развлекаешь нас. Мальчик для битья. Или что, сдулся?
— Бо-о-ольно, — тихо поскуливает щегол, слабо поскребывая ногтями по доскам паркета.
— Больно? Неужто? Как тебе больно? Так? Или может так?
Каждый вопрос сопровождается новой алой полосой. За каждой полосой – следует вопль, с каждым ударом – все более чистый, все более глубокий. И крест из алых росчерков на светлокожей спине уже походит на набросок паутины. Внутренний эстет тут же набрасывает в уме, в каких местах новые штрихи будут смотреться наиболее удачно.
Но Алекс не спешит их наносить, нет. Закидывает плеть на плечо, выжидает несколько минут. Чтобы эхо боли погасло в теле выщерка, чтобы он заскулил снова – но в этот раз уже от того, что вожделенная новая порция не поступает.
И он не обманывает ожиданий. Хнычет, елозит, нетерпеливо выгибает спину вверх, будто стремится укоротить путь для плети. Поганцу не терпится.
— Лживый ты сукин сын, — с холодным безразличием хирурга диагностирует Алекс, огибая лежащего на полу Нижнего, — хочешь еще – проси.
Ему нет дела до ползущего по полу мальчишки. И униженные мольбы его волнуют мало. Не трогает и как мазохист, отыгрывая роль виноватой псины, трется щеками о ботинки – лезет к рукам, но Алекс их раздраженно отдергивает – еще не хватало. Порка-поркой, а вот такие заигрывания определенно колышут незримую тонкую линию неприемлемого.
Все что важно сейчас – темные пьяные бездны, что смотрят на него с лица Летучей. Хотя нет – не смотрят – скорее пытаются обглодать.
— А ведь это могла быть ты, — насмешливо роняет Алекс, перебивая настойчивые просьбы Нижнего, наступая ему на затылок и придавливая лицом к паркету.
Могла бы…
Она сглатывает приступ невыносимой сухости в горле, с явным сожалением. Сглатывает и понимает, что спалилась. Вспыхивают звезды досады в темных глазах.
— Продолжаем? – вкрадчиво тянет Алекс. И не то важно, как прижатый к полу раб захлебнется в жарком приступе восторженного: «Да, да, да!». Важно, что Светочка зажмурится, стиснет зубы, скрутит гонор, и когда она снова их откроет – на Алекса снова будет смотреть ее голодная одержимая болью рабыня. Взглянет и мелко-мелко задергает подбородком.
Не ощутить самой, так хоть представить… Посмотреть…
Алекс встает на ноги одним движением. Играючи перебрасывает из руки в руку плеть. Ладони – они ведь обе скучали по этой забаве. И работы жаждут тоже обе.
— С места не вставать.
Наверное, она думала, что он не видит, что она тихонечко, по паре миллиметров, по сантиметру подается вперед, выкрадывая себе на полволоска — но больше вожделенного зрелища. Хотя, может, ей просто хотелось сжульничать хоть в чем-то, украсть у него хоть маленький кусочек своей непобежденной воли.