Ни пера в наследство - стр. 6

— Нам тоже пора скакать, — заторопился Лайелл. — Мы тут уже одни остались.

Он был прав. Вся публика просочилась из зала, мы торчали посередине как забытые пеньки, и не то чтобы меня это смущало.

— А нам вообще нужны эти похороны? — уточнила я. — Или мы можем спокойно забрать свои бумаги и свалить… кстати, учитывая рисунок на твоей папке, я бы сделала это поскорее. 

— Надо же соблюсти приличия?

Точно надо? Я призадумалась. То, за чем мы приехали, мы уже порешали. Деньги на карточке у нас были, да и личные вещи покойного остались за нами.

— Соблюдем приличия, заберем бумаги, возьмем то, что надо…

— Сначала погасим нашу часть долга, — напомнил Лайелл. — Иначе нам никто ничего не отдаст.

— Вечно ты все испортишь. Ладно. Погасим, заберем, получим разрешение на вывоз — и домой, пока нас тут не зажарили.

За милой беседой мы выехали за последними участниками нашего собрания. Тут я едва не запуталась, потому что кое-кто пошел по коридору направо, а остальные — их было куда меньше — налево. Я повертела головой, надеясь увидеть того красавчика… может быть, удастся подкадрить — такого у меня еще не было, чтобы знакомиться с мужчиной в похоронном бюро, но все всегда случается в первый раз — но заметила только зануду. Как его — Делано. Вот как раз Делано шел налево.

— Нам, наверное, тоже туда, — предположила я. — Ну он наверняка пойдет прощаться с покойным. Должен же он сказать ему пару ласковых напоследок?

Делано пропал в какой-то двери, я поспешила туда же, не скрывая раздражения. Безбарьерная среда в этой стране у меня вызывала в принципе злость, потому что даже в отеле у нас были пандусы, большой лифт и номер, приспособленный для коляски только на рекламном буклете.

— Прости, — сказала я, когда коляска подпрыгнула на каком-то неуместном стыке. — Хочется ругаться, как тетя Агата.

— Тебе нельзя, — предостерег меня Лайелл, — у нее покаяние, а тебе придется с этим жить.

— Да с чем мне только жить ни приходится, — буркнула я. — Ой, простите, в смысле нашли где встать. Ноги целы?

Делано шипел, но, надо отдать ему должное, не ругался, а мог бы. Лайелл сдержанно извинился, я посчитала конфликт исчерпанным. Да и на улице жарило так, что не то что ругаться — жить не хотелось.

— Ну и пекло.

— В последний путь мы провожаем сегодня человека невероятно широкой души и чистого сердца. Из всех присутствующих здесь нет того, кто не вспомнил бы доктора Чарльза без боли внутри. Искренний и верный друг, прекрасный ученый, проживший жизнь без долгов и излишеств...

— А о ком это он? — прошептала я. — Мы точно приехали к правильному покойнику? Может, тут хоронят кого-то другого?

— Это традиции, Дэй, — усмехнулся Лайелл, — есть такое слово. Просто сделай печальную физиономию и кивай.

Я сделала печальную физиономию и слушала, истекая потом. По крайней мере, таких мокрых штанов у меня не было лет этак с двух, в этом я могла бы поклясться. Лайеллу было тяжелее, и я закатила коляску в тень дерева, выгнав оттуда какую-то недовольную женщину. Я узнала, что дед всю жизнь посвятил науке, жил отшельником и аскетом, ограничивал себя во всем, ни слова не сказал никому поперек и оставил в наследие человечеству великие открытия: пару вымерших птиц и одного червяка, который существовал — предположительно.

— Где справедливость? — пробурчала я. — Человечеству птичек, а нам долги. Играл он, что ли?