Незнакомка с родинкой на щеке - стр. 2
Мы с мужем наняли дом в деревне под Тихвином и намеревались провести медовый месяц, наслаждаясь обществом друг друга. Даже с ближайшими соседями не спешили сводить знакомство, предпочтя веселым вечерам покой и безмятежность. Не тут‑то было. Не прошло и трех недель, как нагрянула, «соскучившись за сыночкой», маман моего супруга. Судя по количеству багажа, пробыть здесь маман намеревалась куда дольше нас. Тогда мы с Ильицким поссорились впервые за долгое время, потому как адрес – на всякий случай – оставила ей именно я. Одно хорошо: комнат в доме было достаточно, а мирились мы теперь скоро.
Лето было испорчено? Еще не вполне. Вслед за маман, будто на запятках у нее ехали, прибыли Орловы. Да‑да, всей семьей. Включая Натали, мою дорогую подругу по Смольному и кузину Ильицкого, ее мужа князя Михаила Александровича, малолетнего Митеньку, двух нянек, трех горничных и повариху.
В конце сентября Натали должна была разрешиться от бремени, но сие обстоятельство ничуть не смирило ее пыл. Первым делом моя подруга заявила, что я стала «такой же букой, как Женечка», и, дабы нас растормошить, ежевечерне приглашала в дом всех соседей, имевших неосторожность попасться ей на глаза.
Каждый божий день в доме стоял шум и гам из‑за Митеньки, воспитание которого, увы, Натали совсем не интересовало. Глядя на это прелестное создание, мы с Женей как‑то единогласно решили, что собственного захотим еще очень‑очень не скоро.
А вечерами, ежели Натали не тащила всех куда‑то из дому, у нас собиралась компания. Был чрезмерно сытный обед, бридж, папиросный дым коромыслом, песни под гитару и даже танцы иногда, ежели заводили фонограф. К ночи я валилась с ног от усталости. Но засыпала на плече мужа всегда с улыбкой.
Мы сердились на Натали, строили, запершись в спальне, планы мести и не понимали тогда, как были счастливы.
А потом лето кончилось, и нас принял Петербург с его студеным ветром и квартирой на Малой Морской, где должна была начаться настоящая, уже не медовая супружеская жизнь.
* * *
Каждое утро я вставала теперь чуть свет, чтобы сварить кофе (все не находила времени нанять кухарку), повязать мужу галстук и успеть поцеловать его до того, как он уйдет на службу. Женя окончательно поставил крест на военной карьере. Еще в декабре прошлого года он уволился из армии в звании капитана пехоты и вернулся в Николаевскую академию, которую так и не окончил в свое время. Зато теперь с блеском сдал выпускные экзамены экстерном. Я невероятно гордилась им тогда. Вообще‑то мужчины нечасто поражают меня интеллектом, но Женя – совершенно особенный!
Имея приличный опыт участия в кампаниях на Балканах в последней Русско‑турецкой войне, он некоторое время преподавал стратегию в академии, но все же решил распрощаться с военным прошлым вовсе. К немалому моему удивлению, Ильицкий поступил на историческое отделение историко‑филологического факультета в Санкт‑Петербургский университет.
Удивил он меня этим решением не на шутку. Историей Женя интересовался всегда – ох, какие горячие споры относительно некоторых событий прошлого бушевали меж нами когда‑то! Но посвятить себя науке полностью… Впрочем, я млела от нежности, понимая, что он выбрал гражданскую специальность, чтобы обеспечить наше с ним будущее.
А чтобы хоть сколько‑нибудь достойно жить в настоящем, на той же кафедре он вел какой‑то факультатив, посвященный культуре балканских народов. Как‑никак Ильицкий шесть лет в составе своей части был расквартирован в Кишиневе и, вероятно, студентам теперь многое мог рассказать. Потому, собственно, он и уходил из дому ровно в девять утра, а возвращался не раньше шести пополудни.