Невыдуманные рассказы о прошлом - стр. 19
– Сто рублей четверть.
– Хэ-хэ! У вас, стало быть, продано?
– Продано.
– Ху, чудно!
– Чудно то, что вы торгуетесь, когда я говорю, что продано.
– Ну, извините… А, это овес! Дурной. Сколько же отпустите?
– Сто пудов.
– Почем?
– Сорок копеек.
– Владимир Аркадьич, да вы поглядите, какой овес! Вы только поглядите, пожалуйста!.. Мелкий, сорный! Что вы? Послушайте, тридцать копеек. Получайте деньги!.. Владимир Аркадьич, продайте рожь!
– Я же вам говорю, Иван Васильич, – я уже продал.
– Сам хозяин и вдруг – продал! Это еще вопрос! Вы меня спросите. Я что угодно могу продать.
– Будет нам разговаривать! Я вам в последний раз говорю: ржи у меня нет.
– А, нет! Ну, извините, что обеспокоил! Премного вам благодарен. До свидания!
5. За винтом
У помещика играли в винт. Партнер его, земский врач, заказал большой шлем без козырей. И сели без пяти под хохот контрпартнеров. Помещик, разъяренный, врачу:
– Да-с, батенька мой! В винт играть – это не медициной заниматься! Чтобы в винт играть, надо дело – п-о-н-и-м-а-т-ь-с!
IV
1. Грех
Дядя Семен в солдатах служил, а батя мой дома хозяйствовал. Был он много постарше Семена, и были они неподеленные. Жена Семена Агафья жила в Тулице, в прислугах у сидельца казенной винной лавки.
Вот раз поехали мы с батей в Тулицу бычка продавать. Тридцать верст от нас. Заехали к Агафье. Закраснелась вся. Стала нас чаем поить. Села, а сама все словно хоронится, животом к столу приваливается.
– Дайте, говорит, мне пачпорт. В Москву поеду, тут мне больше нельзя.
А у самой слезы, слезы… Отец подумал и говорит:
– Вот с нашими посоветуюсь, может, что и удумаем.
Вернулся домой, всех созвал и про бабу рассказал:
– Уж плачет, плачет как!
Бабка говорит:
– Что ж теперь плакать. Надо как-нибудь бабу выручать. Мы все молотить пойдем, а ты поезжай.
– Нет, – отец говорит, – лучше поеду, как темнеть станет.
– Как темнеть станет, тебе уж назад обернуться надо. Нет, вот мы пойдем молотить, а ты собирайся, словно за дровами; а как стемнеет, тут ты с нею и вернешься, никто ее и не увидит. А потом пачпорт справим, пущай в Москве родит.
Так и сделали. Только соседка, бабка Александра, увидала. Стала под окнами нашими похаживать.
– Что это Агафья приехала? Чего же она с вами молотить не ходит?
А наша бабка ей:
– Только приехала, сейчас и в молотьбу! Пущай отдохнет.
Агафья сидит и руки повесила и голову.
– Все одно, говорит, уж не схоронишься!
– Ну, когда не схоронишься, тогда и молоти, а пока не знают, нечего показываться.
Поехала баба с батей, справили ей пачпорт, отправили в Москву. Через две недели она родила. Пишет: «Больно девочка хорошенькая, приезжайте посмотреть». Бабка и поехала.
Воротилась.
– Уж то-то хороша-то девочка! Баба убивается: ни за что в вошпиталь[5] не хочет отдавать. Совета просит.
Отец говорит:
– Ну-ка я поеду, посмотрю.
Поехал. И вправду, девочка хорошая. Крепенькая такая, здоровенькая. Тут он Агафье присоветовал:
– Напиши мужу, что он тебе скажет.
Она и написала. А дядя Семен сперва у нас справился, – правда ли девочка хорошая? Как ему ответили, то он жене и пишет: «Если ты эту девочку в вошпиталь отдашь, то не жена ты мне больше. Если же ее при себе будешь растить, то я тебе все прощу».
Вот прошло сколько-то времени, два ли, три ли года. Отслужил дядя в солдатах, сколько надобно, под Рождество воротился домой. А жену его перед праздниками с места не отпустили: «Справь праздники, тогда и домой поедешь».