Невский без секретов. Были и небылицы - стр. 19

Тут посыпались поздравления, а из дверей выступила девушка с налитыми бокалами шампанского. Все пили за здоровье новорожденной, ее родителей и бабушки. Дамы бросились поздравлять родильницу (в те времена не было докторских предосторожностей) и целовать „маленькую”, а мужчины, пользуясь отсутствием дам, прикончили припасенные бутылки шампанского, провозглашая тосты в честь новорожденной. Таким-то торжественным образом было встречено мое появление на свет божий, и, как все говорили, это было хорошим предзнаменованием насчет моей будущей судьбы».

Судьба Анны Григорьевны и впрямь выдалась нерядовой. И особое место в ее биографии заняла лавра.

«С Александро-Невской лаврой в Петербурге соединены многие важные для меня воспоминания: так, в единственной приходской церкви (ныне монастырской) Лавры, находящейся над главными входными вратами, были обвенчаны мои родители. Сама я родилась 30 августа, в день чествования св. Александра Невского, в доме, принадлежащем Лавре, и давал мне молитву и меня крестил лаврский приходский священник. На Тихвинском кладбище Александро-Невской лавры погребен мой незабвенный муж, и, если будет угодно судьбе, найду и я, рядом с ним, место своего вечного успокоения».

Анна Григорьевна Достоевская скончалась летом 1918 года в Ялте. Время стояло на дворе революционное, отправить тело покойной в Петроград было нереально. Достоевскую похоронили в Ялте. Но полвека спустя, в 1968-м, последняя воля Анны Григорьевны была все же исполнена: прах ее перенесли в лавру и захоронили рядом с могилой мужа.

Что такое петербургская Духовная консистория, знали до революции все горожане. Этот орган управления столичной епархией имел власть и над обычными мирянами: в его ведении были дела по бракам, разводам, богохульству.

Долгое время консистория помещалась на территории Александро-Невской лавры, а в середине XIX века переместилась на Старо-Невский – в специально построенный для нее дом № 178 (который с той поры не раз перестраивался).

Юрист Анатолий Федорович Кони иронично описывал нравы консистории, «где чинится расставшимися с соблазнами мира монахами своеобразное правосудие по бракоразводным делам, нередко при помощи „достоверных лжесвидетелей”, и проявляется начальственное усмотрение под руководством опытной канцелярии по отношению к приходскому духовенству, вызвавшее весьма популярное в его среде якобы латинское изречение: „Consistorium protopoporum, diaconorum, diatchcorum, ponomarorum – que obdiratio et oblupatio est”…» Перевести эту шуточную латынь можно так: «Консисторские протопопы, дьяконы, дьячки, пономари – обдиратели и облупатели».

Насчет достоверных лжесвидетелей Кони иронизирует не зря. Дореволюционное законодательство допускало разводы лишь по четырем причинам: из-за доказанного прелюбодеяния супруга, из-за неспособности супруга к брачному сожитию (в том лишь случае, если неспособность имела место еще до брака), в случае если супруг был приговорен к уголовному наказанию с лишением всех прав и при «безвестном» отсутствии супруга в течение пяти лет. Нетрудно догадаться, что чаще всего причиной развода становилось прелюбодеяние.

И вот тут обманутые и жаждущие развода супруги сталкивались с серьезной проблемой. Дело в том, что Устав духовных консисторий имел на этот счет четкие указания: «Главными доказательствами преступления должны быть признаны: а) показания двух или трех очевидных свидетелей и б) прижитие детей вне законного супружества, доказанное метрическими актами и доводами о незаконной связи с посторонним лицом». Особо оговаривалось, что «прочие доказательства: письма, обнаруживающие преступную связь ответчика, показания свидетелей, не бывших очевидцами преступления, но знающих о том по достоверным сведениям или по слухам…», могут иметь силу лишь при наличии одного из двух главных доказательств.