Невинная для грешника - стр. 4
Осматриваюсь. Так и тянет разбить херову лампочку — хуже точно не станет. А еще лучше схватить ее за руку и увести в машину — в салоне стерильная чистота в сравнении с этим.
Подошвы ботинок липнут к полу, и я стараюсь не касаться поверхностей, которые все чем-то залиты и перемазаны. Фиксирую взгляд на единственном прекрасном: моей юной куртизанке. Она снимает с себя курточку, и сквозь полупрозрачную кофточку я вижу почти все. На ней темный бюстгальтер, неглубокие чашечки которого плохо сдерживают красивую грудь. Аккуратная аппетитная троечка, или около того. И я уже чувствую в ладонях ее приятную упругую тяжесть.
Тем временем малышка хватает меня за руку и тащит к мойке из нержавейки, которая кое-как пристроена прямо на трубах. Кран ржавый, а вентили жутко скрипят. Она откручивает синий, и в раковину с противным дребезжанием начинает рвано бить струйка грязноватой воды.
— Прости, горячей нет, — ее тон такой извиняющийся, что у меня ёкает в солнечном сплетении.
— Ничего, — улыбаюсь я, наблюдая за действиями девочки.
Малышка аккуратно снимает платочек, который уже успел прилипнуть к ране, и засовывает мою руку под кран. Воняет железом, и вода в грязной мойке окрашивается красным. Вздрагиваю. Ну все, столбняк мне обеспечен. Вот же херова помойка.
— Аптечки у нас нету, только бинт, — виновато проговаривает она. — Но я сейчас промою рану.
Без понятия, зачем мне вся эта херня, но стою как столб и терплю. Моя крошка берет кусок темного хозяйственного мыла, намыливает им свои пальчики и аккуратно водит их кончиками вокруг ран. Со мной явно что-то не то сегодня. Я позволил юной путане утянуть себя в притон, и сейчас тащусь, когда она просто водит пальцами по моей коже. В брюках становится все теснее, а пульс лопает вены как на ринге.
Она опять сует мою горящую огнем и зудящую кисть под воду. Сжимаю зубы. Боль бодрит и будоражит.
Девчонка оставляет меня у раковины и резиновым мячиком отскакивает в другой конец восьмиметровки. Встает на носочки и тянется к одному из верхних ящиков, которые еще каким-то чудом не рухнули со стены. Роется там, звеня посудой и шурша всякой фигней, а потом показывает мне бинт еще советских времен, если судить по пожелтевшей упаковке.
— Как тебя зовут? — спрашиваю, терпя грубые прикосновения бинта к прополосканным ранам.
— Лали, — поднимает на меня смущенный взгляд.
Не думал раньше, что меня цепляют глаза, но на её вновь залипаю. Вот почему такой яркой девочке не повезло родиться и жить в таком трэше?
— Прозвище, что ли? — уточняю я.
Мне хочется узнать ее настоящее имя, а не погоняло ночной бабочки. Не пойму почему, но стало досадно до злости.
— Нет, — мотнула головой, чтобы убрать с лица непослушные вьющиеся пряди, налипшие на влажный лоб. — Это мое имя. Просто это сокращение.
— А как полное? — осведомляюсь заинтригованный.
— Евлалия, — выдает скороговоркой и сильно наморщивает носик с порозовевшим кончиком.
— Ого, необычное, — присвистываю я. — Никогда не слышал. Кто же тебя так назвал?
— Мама, — отвечает, снова пронзив меня серой сталью взгляда. — Так звали героиню одного из романов Вильмонт. Мамка не всегда бухала. Раньше она книжки читала запоем. Это было давно.
Отводит глаза и резко замолкает.
— Красивое имя, Евлалия, — улыбаюсь я, втихую принюхиваясь к девочке. Дешевые духи выветрились, и стал проступать ее запах. Сладковатый как молочная пенка на латте.