Невечнозелёное - стр. 3
Дима смотрел изучающе: с мамой Антона он не был знаком. Эта маленькая подвижная женщина не выглядела на свой возраст. Не то, что их с Мишаней маман: полная и строгая, не позволяющая себе ходить в обуви без каблуков и ненакрашенной даже дома. «Я – главный бухгалтер крупной оптовой сети!» Прилепила к себе, как ценник, с ним и живёт. А лет с Антоновой мамой им, надо полагать, где-то одинаково. Интересно, а у этой женщины какой ярлык? Все на себя что-нибудь, да навешивают. Только такие придурки, как его Мишаня, в силу собственной лени не позаботились о ярлычке.
– Мишаня, дебил, с тобой же здороваются!
Мишаня – тому некогда было. Дисциплинированно доедал колбасу. С набитым ртом и кивнул.
Антон разглядывал маму: достаётся ей здесь, однако. Хоть она и весёлая, но всё равно выглядит усталой и осунувшейся. Нелегко ей, городской женщине, даётся «слияние с природой». Физический труд – он кого хочешь раньше срока состарит. Пусть даже тут всё прекрасно и замечательно. Жалко Королеву-Спасайку… Впервые в жизни Антон понял, что осуждает отца. «Дауншифтинг», понимаешь… Зачем он всё это им устроил? Жили бы, как люди. Но отец, бросив пить, запойно стал читать Генри Дэвида Торо, ударился в «практическую философию жизни» (уж так он это называет) и забрался в самую глушь Тихого леса. Обжил заброшенный хутор, развёл коз, пчёл. И – сманил, смог убедить приехать к нему маму. Мама как раз уже развелась с тем уродом, и вот – радостно кинулась на помощь. А ведь всё непросто. Суть философии отца – выживание без денег, сознательный «уход от системы».
Вот потому Антон и знакомит сейчас Димку с мамой. Где связь? Прямая. А кто там хотел написать о жизни дауншифтеров? Дмитрий Чурилин, студент журфака. А зачем ему это надо? А потому что он на сайт городских новостей работает. И Лисицыным-старшим восхищался, просил познакомить. На предмет интервью и вообще – «за жизнь» поговорить. С философом-то! Припрётся Димка на хутор… А ничего. Попасёт модный парень немножечко коз в лесу, припасёт им там веников. Дрова полдня порубит, водички натаскает в баню, на пасеке поможет, ямы под новые посадки покопает часок-другой, камней-булыжников для ограды соберёт – может, и разговаривать ему тогда совсем уже расхочется. Димке точно не вредно будет на хуторе побыть. Да и вкалывать так, как он сейчас про Димку представлял, Антону одному не хотелось. А отец приучает к нормальному физическому труду: «Работа, не требующая размышлений… Важно: руки заняты – голова свободна».
– Мам, это Дима, Дмитрий Чурилин, журналист.
– Дим, это Маргарита Назарова, психолог. Моя мама.
– Мам, он у папы интервью взять хочет. Обеспечим ведь, да?
– Ну, конечно! – солнечно улыбнулась Димке Королева. Даже соломинку изо рта вынула. А потом сдвинула брови, и улыбка резко погасла:
– Вот только жаль, он уехал.
Глава 2
1.
Антон рассматривал в телескоп бок луны, похожий вблизи на цементную стенку. Кратеры напоминали застывшие пузырьки воздуха. Действительность за считанные часы успела так кардинально поменяться, что не верилось, будто проблему с бывшим отчимом всё ещё надо решать. Ну какой отчим, суд, тюрьма? Здесь же лес, звёзды, яблоки. Ирма рядом. Мама неподалёку. Да это счастье в чистом виде. При чём здесь суета с заявлением, угрозами?
Сидели они в чрезвычайно крутом месте. Антон даже не знал, что такие по-настоящему бывают. Снаружи всё было страшненько: примерно, как хижина колдуньи Крейтервейс из сказки про носатого карлика. Но неприметный с виду хутор под завязку набит всеми благами цивилизации. Вот, скажем, телескоп. Дорогущий агрегат спрятан искусно на крыше второго дома. Того, что недоделан. Мимо проедешь, не оглянёшься – мало ли недостроя в округе. Зато внутри тут… Вообще, если б не мама, сроду бы они сюда не попали. А ведь затащила Королева-Спасайка их на хутор к Элизабет Альбертовне чуть не силой. Бабушка-то, Элизабет эта, крепкая, питерской ещё закалки, как сама про себя говорит. Но даже у питерских стальных старух что-нибудь, да болит. Например, ноги. И им требуется такая же помощь, как и остальным пенсионеркам – тем, кто пообычнее и попроще. А помощь – это мама. И её шальное сердце, призывающее помогать всем подряд, при этом ни капельки не заботясь о себе.