Несносная заложница - стр. 9
Наша дружба можно сказать длиною в жизнь. С садика вместе и до сих пор. Бабоньки мои единственные по-настоящему близкие мне люди. Только они могут в три часа ночи заставить меня купаться в фонтане, только с ними могу гоготать до коликов в животе, только с ними реветь от неразделенной любви в четырнадцать.
Некоторое время я еще наслаждаюсь виртуальным общением, бросаюсь беззлобными колкостями, смеюсь с глупых угроз, а еще договариваюсь прийти отведать Варькины пироги. Чудо, а не девица. За ее стряпню и душу отдать не жалко. Впрочем, один уже отдал и даже не жалеет.
Я бы так и пролежала целый день в кровати, если бы голод не сморил. Неохотно стаскиваю свое ленивое тело с кровати, накидываю домашний халат и спускаюсь по крученой лестнице в кухню. Приглушенные голоса, слышу, как только спускаюсь с лестницы. Поди, опять папенька переговоры устроил в кабинете. Я неподобающе одета для приема гостей, но настолько подавлена и голодна, что мне до фени кого в наш дом принесла нелегкая. Пусть, хоть съезд президентов!
Вхожу на кухню и подскакиваю от неожиданности, услышав скрипучий голос позади.
— Софья, дорогая! Ты что же босиком, свет моих очей? — подходит мой названный муж, кладет мерзкую сморщенную руку на плечо, проводит до локтя, касается спинки костяшками пальцев.
От его, казалось бы, невинных прикосновений мне дурно. Выворачиваюсь из-под его рук, поворачиваюсь и запахиваю сильней шелковый халат на груди, по которой он успевает пройтись сальным поблекшим взглядом.
— Здравствуйте! — напряженно бросаю, отступая на шаг назад, но это вызывает у него только улыбку.
Старый хрен играет со мной. Прячет жадную ухмылку за добродушной улыбкой простачка. Расстегивает пиджак, вываливая свое пузо наружу, что едва ли держится на пуговицах брендовой рубахи, и проводит рукой по блестящей лысине. Делает шаг ко мне, дотрагиваясь толстыми пальцами до волос, перебирает их.
— Что ж так официально, рыбонька моя?
Ему нравятся ласковые прозвища. Нравится заманивать жертву в свои сети. Любит представления и сам не срамиться быть их непосредственным участником. Но меня ему не провести. Своим каждым жестом и словом он демонстрирует превосходство надо мной, потому что знает — все уже решено за меня. И от этого я чувствую себя бабочкой, которой безжалостно оборвали крылья.
Меня спасает отец, который прерывает наше уединение. Его не смущает, что его партнер стоит непозволительно близко ко мне, недвусмысленно прикасаясь. Напротив он хлопает старика по плечу, как это положено старым друзьям, и проговаривает:
— Воркуете голубки? Борька, айда за стол! Манька такой обед забабахала — загляденье! Успеешь еще невестой налюбоваться! — он отправляет Бориса Михайловича, что ему пусто было, в столовую, а сам мне тихо приказывает, — Поди, приведи себя в порядок и спускайся к столу.
Щас прям! Разбежалась носом об асфальт! Да я лучше с голоду помру, чем сяду с этим хмырем за стол!
Пыхтя, топаю к лестнице, поднимаюсь, не намереваясь больше возвращаться, как строгий голос отца меня окликает:
— Сонька! И чтоб без фокусов. Не думай, что я не знаю, что тебя поперли.
— Что шавки твои уже доложили? — ехидно кричу с лестницы, не заботясь о том, что кто-то может стать свидетелем нашей перебранки. — Или старый пес в своих вставных зубах принес весть?