Неприкасаемый - стр. 34
Он немного ускорился, роняя мертвые слова отдельными каплями – как виноградины, таящие страсть вина в римских амфорах. Слова то пульсировали под языком, то снова стекали по губам томно и вязко, как отравленный мед. Офелия ослабила хватку, и пальцы уже не так цепко держались за одеяло. Запах одеколона, похожий на кардамон или ладан, ударил вдруг в голову, и она в истоме прикрыла глаза. Грудь ее вздымалась и опускалась в такт дистиху, монотонность циклических строф усыпляла. Форма без содержимого явилась полым сосудом, в который Офелия вливала все образы, которые рождало ее подсознание. Воистину, голос Рэдклиффа создан для поэзии, и сейчас, в смуглом сумраке спальни, с латынью, звучал во всю мощь.
Элегия закончилась, и Офелия выдохнула со смешанным чувством облегчения и досады, однако у Дориана даже мускул не дрогнул.
– Понимаете теперь, сколько жизни в языке, который пренебрежительно считают мертвым? Впрочем, ваше впечатление будет неполным без перевода.
Рэдклифф вновь склонил голову над страницей, и Офелия смутно припомнила, что в этом издании были, кажется, только латинские стихи: читай он по памяти или переводи сходу, она уже ничему не удивится.
Теперь элегия затрагивала не только чувства, но и разум. Овидий подсмеивался над военным делом, к которому приравнивал хитрости любовных похождений, щедро сдабривая стихи примерами из мифологии. Так легко, так игриво – для атмосферы будуара и выбрать лучше нельзя. Офелия убаюкивалась, но пробуждалась как Ева и Женщина – не любовью, не касанием, а велением слова. Она падала и все отчетливее ненавидела Дориана за то, что он вытягивает из нее приземленные страсти, когда ей уготовано быть чьей-то женой – домашним ангелом, который следует зову добродетели, а не фривольной элегии. Дориан же, напротив, в потемках комнаты, в сокровенном свете свечей чувствовал себя в родной стихии.
Дочитав эти строки, Дориан закрыл книгу.
– Признайте, мисс Лейтон, такие стихи и правда приятнее всего читать на ночь. Надеюсь, вы получили от них такое же удовольствие, что и я.
Рэдклифф встал и приблизился к девушке. Ее сердце забилось сильнее, но, когда, он наклонился над ней, ее охватил истинный страх, и она, скинув оцепенение от латыни, дернулась назад.
– Вы что себе позволяете?!
– Я только хотел поднять одеяло: глядите, оно совсем сползло на пол! Уж не думал, что после всего, что я для вас сделал, вы будете обо мне такого нелестного мнения!
С видом оскорбленной добродетели Рэдклифф подхватил измятое одеяло и положил рядом с Офелией, ни разу, даже случайно, не прикоснувшись к ней. Затем потушил ее лампу и забрал свой канделябр, забыв на столике томик стихов.
– Я же говорил вам, что не кусаюсь. Добрых снов, мисс Лейтон, – уже дружественно произнес Дориан и ушел, лишая комнату света и своего великолепия. В коридоре его шаги понемногу стихли.