Неприкасаемый - стр. 23
Давали «Женитьбу Фигаро». Офелия любила эту оперу и с интересом принялась слушать. Однако со временем любопытство восторжествовало, и со сцены, где Фигаро и Сюзанна рядили, как лучше поставить брачное ложе, она перевела взгляд на зрителей.
Сразу после увертюры Рэдклифф начал доверительно перешептываться с королевой. Парламентеры и гости Виктории сидели с кислыми минами, и когда Офелия осмелилась на них обернуться, ее встретили таким взглядом, будто она совершила государственную измену. Что ж, невежливо глазеть на людей. С виноватым кивком девушка поспешила обратить взор в партер: она могла всласть наблюдать, как наслаждается высоким искусством высшее общество.
Офелия наивно полагала, что в театр ходят смотреть представление, но за происходящим на сцене следили немногие. Иные служители Эвтерпы[29], как решила она, прикрыли глаза, чтобы внимательней слушать, но они только дремали, вздрагивая на особо пронзительных нотах. Подслеповатые дамы усердно глядели в лорнеты на затылки впереди сидящих соседей; кто-то шепотом обсуждал светские сплетни, а большинство просто скучало. Благородный сплин разлился по лицам господ, пресыщенных развлечениями по самое горло: их уже распирало, но они требовали еще, не умея жить по-другому.
Когда объявили антракт, столичное общество высыпало из залы, как стадо на водопой. Опять общение, смех, шампанское; завзятые театралы критиковали игру, завзятые модники – платье соседки. Второй акт вызвал чуть больше энтузиазма и несколько чувствительных дам даже всхлипывали в платочек над судьбой покинутой и обманутой мужем графини. На сцене тучная Розина, раскрасневшись не то от сердечных волнений, не то от натуги, заливалась печальной Porgi, amor. Пели изрядно, но староватые, неповоротливые актеры так не походили на своих молодых и проворных героев, что драма превращалась в комедию.
Кончив говорить с королевой, которая теперь занималась гостями, Рэдклифф немного наклонился к Офелии и вместе с ней слушал арию, опершись рукой на барьер ложи.
Спустя минуту он склонился к ее уху и заговорил вкрадчивым голосом.
– Dites-moi, mademoiselle[30], – прошептал он Офелии, будто не хотел, чтобы их слушала миссис Карлтон, – неужели их душевные излияния не кажутся фарсом?
– У них прекрасные голоса, – смутившись этой интимности, ответила девушка. – Разве это не главное в опере? Чтобы все артисты были молоды и красивы, как их герои – огромная редкость.
– Тогда нам нужно новое поколение молодых и красивых артистов. Чтобы ласкали взор и могли изобразить страсть – настоящую, а не вымученную, – Рэдклифф прищурился. – Вы бы, мисс Лейтон, недурно смотрелись на сцене. Вы еще не отцвели и вам не чужды чувства, которые будоражат кровь и воображение.
От этих слов Офелия почувствовала себя так, словно ее раздели и выставили посреди людной площади.
– Да, вас бы на главную роль! Только не Розина, ни в коем случае! Сердца замужней дамы, к которой утратили интерес, вам не понять – куда вам с тщеславием Лорелеи. Вам подошло бы… амплуа Керубино. Куда лучше, чем этой корове.
На сцену грузно выбежал паж, немного уступавший в габаритах графине, и начал форсировать арию о том, как мечтает научиться любви.
– Керубино – неопытное создание, которое стремится любить. В вашей трактовке он был бы особенно интересен, ведь вы, я знаю, пели бы о любви совсем иного прядка, не возвышенной, не чистой и непорочной. О льве, а не единороге… Кстати, знаете, в чем ошибка графини? Альмавиву она слишком любила, а мужчин это так утомляет!