Неприкасаемый - стр. 10
– А вы разве не едете?
Карие глаза метнули в ее сторону мрачный взгляд, отчего девушке стало не по себе.
– Нет, не сегодня, – отрезал Рэдклифф и кивком дал воспитаннице понять, что она может идти.
Карета уже ждала у крыльца.
– В церковь, пожалуйста, – попросила Офелия, когда слуга, захлопнув за ней дверцу, взгромоздился на козлы.
В пути смятение, вызванное резкостью графа, развеялось, и, отвлекшись на пейзаж за окном, мисс Лейтон не заметила, как остановилась у фасада церквушки, которую давеча видела с крыши. Из красного кирпича, в модном новоготическом стиле, как отличалась она от древних соборов! И незамысловатый портал, и четырехугольная башенка колокольни, будто боявшаяся вырасти слишком высоко – во всем чувствовались протестантская приземленность и простота. У дверей уже собрались прихожане – люди большей частью из деревни и ближайших предместий, – и Офелия не могла не заметить, как они на нее посмотрели, пока она вылезала из экипажа. Карета с графскими вензелями показалась ей не к месту роскошной и сделалось по-детски обидно, что здесь ее считают чужой.
– Поезжайте, Томас! – наказала она кучеру, ждавшему ее приказаний. – Я обратно пешком дойду – у вас и без того дел хватает, а мне погулять только в радость.
Прихожане зашли и расселись, а Офелия замешкалась в проходе. Внутри церквушка была столь же простой, лишь деревянное распятие над алтарем и яркие витражи придавали ей красок. За фисгармонией копошился в нотных листах старичок, а при виде священника, который взошел за кафедру, едва Офелия успела сесть на скамью, молитвенное настроение улетучилось совершенно. Поджарый, длинный и прямой, как кочерга, мужчина казался угрюмым, худощавое лицо его было строго; в крупных чертах читалась усталость, даже будто бы раздражение. С грустью вспомнила Офелия смеющиеся глаза пухлощекого эссекского викария, а этот напоминает, скорее, непримиримого миссионера.
Но стоило ему заговорить, как паства замолчала и замерла. Голос у него сильный, поставленный, без лишней торжественности. Нажал на клавиши органист, и Офелия удивилась, как чисто умеет петь простой инструмент. Она приметила, как преобразились лица крестьян, для которых молитвы, с которых начал священник, были осмысленны и понятны. В проповеди он вспоминал отца Реформации Томаса Кранмера, сожженного католичкой Марией, Тюдор; говорил о предстоящей Пасхе и призывал к смирению и покаянию, и из уст его звучала надежда и светлая радость. А когда отец Гриффитс позволил себе пошутить и легко улыбнуться, опасения Офелии рассеялись окончательно. Старичок-органист не казался ей больше потешным, а витражи – грубыми: они вспыхнули в лучах солнца, и каждая пылинка засияла ярко, как самоцвет. Церковь дышала, качалась на волнах музыки, и сердце Офелии ликовало, когда она поднимала голос в общей молитве.
Когда отец Гриффитс отпустил последнего причастившегося, Офелия решилась подойти к нему с просьбой принять ее в приход. Он охотно заговорил с ней, но стоило ей сказать, что она состоит под опекой младшего Рэдклиффа, брови пастора сдвинулись.
– Лорд Рэдклифф? Да, знаю о нем. Он вернулся из-за границы?
Выслушав ответ девушки, пастор, как ей показалось, слишком быстро переменил тему. Он расспросил ее об Эссексе и рассказал о приходе, но что-то как будто не давало ему покоя. И только когда, кончив беседу, Офелия с легким сердцем устремилась к дверям, отец Гриффитс окликнул ее: