Непоследние времена - стр. 46
Единственная добродетель, которая еще свойственна нам, техническим, в полной мере, – это некое подобие нищеты духа. Мы не страдаем комплексом раскрепощения и богоборчества. Мы не задаем глупых вопросов: «Почему Бог оставил мне желание так поступать, если так поступать нельзя?» Или: «Как я могу ходить в церковь, где служба идет на непонятном мне языке?» Мы не пытаемся себя оправдать, выворачивая наизнанку христианские догмы, подстраивая их под свои поступки. Мы понимаем, что совершаем отступление или даже преступление, за которое потом придется нести ответственность. Мы признаем над собой Божью юрисдикцию безо всяких оговорок. Понимая, что церковь – это не «Макдоналдс» на рынке религиозного фастфуда, а скорее вертолет МЧС, который завис над тобой, скинул лестницу и какие-то грубые люди в униформе смотрят на тебя из этого вертолета и спрашивают: «Ну ты чего, придурок, будешь спасаться или останешься погибать на льдине?»
И мы, технические, хотя бы смотрим на этот вертолет. Да, мы страшно тормозим, но все-таки начинаем понимать, что эта рыбачья суета за час до гибели – полное безумие. И наверное, все-таки эти спасатели правы. И они нас ждут. Пока еще ждут.
Очарованный узник
Почему рецидивист Анатолий Тошев не желает выйти на свободу, пока не договорится с совестью
Осужденный Анатолий Тошев отбывает девять лет в липецкой колонии строгого режима № 6 за убийство человека. Это пятый срок Тошева, его общий тюремный стаж – двадцать лет. Отсидев две трети срока, он получил право на УДО – условно-досрочное освобождение. Сомнений в том, что заявление Тошева подпишут, у начальства нет: за время пребывания в колонии – ни одного нарекания. Анатолию дали бумагу и ручку, но ничего писать он не стал. Тошев дал Богу обет построить в колонии храм и, пока его не выполнит, никуда из колонии не уйдет. Для него уже давно граница между свободой и неволей проходит не там, где натянута колючая проволока.
«Первый срок я получил в четырнадцать лет»
Староста молельной комнаты Анатолий Тошев третью неделю сидит на одном хлебе и воде. Другие осужденные даже в страшном сне не могут себе представить такого наказания, а Тошев делает это добровольно. У Тошева пост.
– В прошлые годы я питался хлебом и водой только первую и последнюю неделю Великого поста, – говорит Анатолий, – а в этом решил держаться, сколько смогу. Пока получается.
На его робе инициалы: «Т.Ш.» Потому что по паспорту он вовсе не Анатолий, а Таир Шайморданович. Дело в том, что Тошев наполовину узбек. Его отец Шаймордан и мать Мария познакомились во время Великой Отечественной на Белорусском фронте. После войны поженились и уехали на родину мужа – в Душанбе. Там у них родились четверо детей – трое мальчиков и одна девочка. В загсе всех зарегистрировали с восточными именами, но в жизни родители решили «поделить» своих детей поровну. Двое стали мусульманами, двое христианами. Так Таир стал Анатолием. Было это 51 год назад.
Скромный внешний вид и буйная биография Тошева между собой вяжутся с трудом. Впрочем, когда смотришь на его старые фотографии – на них совершенно другой человек. Лицо то же, а человек другой.
– Это уже мой пятый срок. – Анатолий не употребляет более свойственного обстановке слова «ходка». – Первый я получил еще в четырнадцать лет. За избиение одноклассника мне дали четыре года. Пока сидел, добавили еще два – тоже за драку, но уже в тюрьме. Освободился в двадцать лет и через полтора месяца снова сел на год – за нарушение надзорного режима. Побыл на воле два месяца, снова драка – снова тюрьма, три с половиной года. Отсидел от звонка до звонка, погулял немного и снова отправился хлебать баланду. На этот раз получил пять с половиной лет – за то, что съездил по уху начальнику уголовного розыска центрального района города Душанбе.