Непорочная для Мерзавца - стр. 4
Замираю, потому что из тени под немного волнистыми каштановыми волосами выскальзывает острый, словно опасная бритва, профиль: породистый нос, упрямые губы, тяжелая челюсть в небрежной щетине. И тень от ресниц дрожит на скулах какими-то адскими письменами.
Откуда он тут взялся?!
Отступаю, потому что не готова – и вряд ли когда-нибудь буду готова – ко встрече со своим личным палачом.
И что-то хрустит под подошвой, щелкает, словно замок на клетке с цербером, в которую меня угораздило зайти.
Он поворачивается, прячет руки в карманы модных брюк: длинноногий, тугой, худощавый и рельефный, как чистокровный скакун. Такой… невыносимо опасный, что я зачем-то перекладываю сумку с бока на живот и цепляюсь в нее обеими руками.
Габриэль. Будь он проклят.
— Грязнуля, ну надо же. – Он смакует каждый звук унижения, не торопится, наслаждается тем, как слова ядом злости проникают в мое самообладание.
О да, Габриэль всегда мастерски умел унижать людей. С первого раза нащупывал их болевые точки, безошибочно распознавал порог допустимого и всегда – всегда! – переступал его просто так, ради забавы, ради того, чтобы смотреть, как его издевательства превратят человека в ничто.
— Что ты здесь делаешь? – спрашиваю на удивление спокойным голосом.
Габриэль приподнимает бровь, чуть подается вперед, раскатывая меня в блин одним своим взглядом. У него такие глаза… Они светло-янтарные, невыносимо яркие на смуглом лице. Глаза злого ангела.
«Закрой свои поганые глаза!» - орет мое до смерти испуганное подсознание, но я только сильнее стискиваю пальцы на сумке.
— Я здесь на могиле брата, грязнуля, - низким рокотом отвечает он.
Потом целует сложенные указательный и средний пальцы, прикладывает их к забрызганному листьями мрамору и говорит, явно не мне:
— Спи с миром, Раф.
А когда я пробую увеличить расстояние между нами, арканит меня одним единственным словом:
— Стоять.
Господи, если ты слышишь молитвы своей грешной дочери, спаси и защити.
3. Глава третья: Габриэль
Глава третья: Габриэль
Она стоит так близко, что я вижу, как бешено колотится артерия на ее шее.
На белой шее с россыпью мелких родинок, такой тонкой, что я бы запросто свернул ее одной рукой. И вся она какая-то… блядь, нескладная, тощая, как оголодалый воробей. И взгляд такой же, даром, что глаза огромные, как херовы блюдца: настороженный, словно смотришь на взведенный арбалет. И ждешь-ждешь, что выстрелит – и ударит в самые печенки.
Грязнуля Кира. Хотя про себя я всегда называю ее «Кира-блядь», и других слов она не заслуживает.
Воображение живо рисует картинку, где она, распятая на медицинском столе, извивается, пока я собственной рукой набиваю на ее тощую задницу эти слова, и соблазн устроить ей такой свадебный подарок так велик, что приходится вцепиться в карманы изнутри.
— Что ты здесь забыла? – спрашиваю тяжелее, чем собирался.
С Кирой всегда так было: с первого дня, как Раф притащил ее к нам домой, было ясно – она все испортит, сломает, изваляет в грязи, потому что таким, как она, место в самом дешевом борделе Таиланда, где ночь с девочкой стоит меньше, чем гамбургер в обычной забегаловке. Ума не приложу, почему я тогда не нашел хороших ребят, которые бы устроили ей незабываемые каникулы. Всего на насколько дней, может, неделю. Чтобы маленькую тварь порвали, как шавку, чтобы на всю жизнь запомнила, где ее место.