Непорочная для Мерзавца - стр. 29
— Кира!
Нет, господи, только не он.
[1] Хаббл – телескоп на орбите земли
[2] Выражение «прокрустово ложе» стало крылатым и означает жёсткие границы, в которые желают вогнать что-либо, жертвуя ради этого чем-нибудь существенным
12. Глава двенадцатая: Габриэль
Глава двенадцатая: Габриэль
Она лежит у моих ног, словно русалка: бледная, худая, с волосами, будто вросшими в песок. И тяжело дышит, потому что бежала так, что я еле за ней угнался. А зачем гнался? Кто бы ответил на такой простой вопрос? У меня ни малейшей трезвой мысли на этот счет. Есть только сносное оправдание для той части меня, которая желает растоптать эту заразу и не гнушается никакими способами: «официально» я пошел за Кирой, чтобы, пользуясь ее состоянием, поймать одну и закончить начатое матерью – добить.
Но не могу.
Просто не могу даже до нее дотронуться, пока она издает такие звуки, словно дышит через забитую землей трубку в горле. Я должен поставить ее на ноги, убедиться, что она не скорчится в судорогах и не ухватиться за этот повод засудить мою мать за моральное издевательство.
— Уйди, - не поворачиваясь, просит Кира. – Простой уйди. Хочешь поиздеваться? Я вся твоя завтра утром.
Я хочу сказать, что не в моем вкусе стегать загнанную лошадь, но почему-то молчу. И почему-то присаживаюсь на корточки, протягиваю руку, чтобы притронуться к ее плечу. Но не притрагиваюсь, так и держу ладонь в свободном парении и убеждаю себя в том, что просто не хочу снова вляпываться в ее запах.
— Не люблю играть с полудохлыми мышами, - говорю сухо и грубо.
Отлично, мужик, у тебя просто охеренно выходит. Еще немного – и ты сам поверишь, что сейчас тебе ее ни капли не жаль.
Жалость – это сострадание. Сострадание – это сопереживание. Сопереживание – это слабость. Кира – добыча, а я – хищник, и наша история точно не про льва и собачонку, которую подбросили ему в клетку. Хотя бы потому, что свой ужин я собираюсь сожрать. Но для начала расшевелю.
Волку не интересно задирать покорную овцу.
Кира поджимает колени к животу, молчит.
— Ты, блядь, худая, как жертва вынужденной голодовки, - зачем-то озвучиваю свои мысли. – Что с тобой такое? Дядя не любит нормальных женщин?
Она медленно, словно превозмогая невыносимую тяжесть, поворачивается ко мне лицом. Смотрит своими погаными глазами и говорит тихо-тихо, как будто нас могут подслушать:
— А ты? Ты любишь? А то вдруг не встанет на суповой набор – и все планы мести насмарку.
У нее какая-то хмельная улыбка, хоть я следил за ней вечер - и Кира точно не могла «поплыть» от одного коктейля. Хотя, если ничего не ела…
Да какая мне разница!
— Вернись за стол, Кира, - предупреждаю я. Раз она огрызается, значит не при смерти.
— Ты не ответил на вопрос, - издевается она.
А потом вдруг кашляет и вскидывается всем телом, словно не долетевшая до воды летучая рыба.
И начинает задыхаться.
Даже в сумерках я отчетливо вижу, как у нее синеют губы, как кожа становится белесо-серой, без признаков жизни, как у свежей мумии в саркофаге. Кира прикладывает руки к верхней части груди, сжимается в болезненных судорогах и хватает воздух широко распахнутым ртом.
Что с ней такое? Я же и пальцем ее не тронул?!
— Кира, что… - Я хватаю ее за плечи и тяну на себя, зачем-то стучу ладонью по спине, как будто она могла подавиться кислородом. – Кира, ответь, что такое?!