Непогребенный - стр. 31
– Я в это не верю. По-моему, наш удел – полное одиночество. То, что ты описываешь, это просто временная одержимость. – Я улыбнулся. – Именно временная, пусть даже иногда она длится всю жизнь.
– Одиночество становится нашим уделом только по нашему собственному выбору.
Я был не согласен, но возражать не стал. Меня охватило любопытство.
– А это отвлеченное понятие, которое ты именуешь страстью, сильно отличается от любви, привязанности?
Он как будто на миг задумался, прежде чем ответить:
– Скажу так. О страсти речь идет в том случае, если человек, к которому ты испытываешь соответствующее чувство, просит тебя преступить границы нравственности и ты соглашаешься.
– Ты говоришь о чем-то вроде лжи или кражи?
Он усмехнулся:
– Приблизительно. Или о чем-то похуже, если ты способен такое вообразить.
– Не представляю себе, чтобы я такое сделал.
– Разве?
Помолчав, я спросил:
– Так, значит, в данное время имеется какой-то объект твоей страсти?
Он безмолвно кивнул.
– Я заинтригован. – Я сделал паузу, давая Остину возможность что-нибудь добавить. Он не произнес ни слова. Кто была та загадочная женщина, которую он любил? И не было ли связано с этим разговором полученное мною приглашение? А неприятности, в которые он – несомненно – впутался?
– Скажи, ты счастлив? Следуя своей страсти.
– Счастлив? – Остин рассмеялся. – Счастье – это то, что испытываешь, прогуливаясь в погожий денек или вернувшись домой после приятной встречи с друзьями. Нет, страсть не сделала меня счастливым. Она повергла меня в бездну отчаяния. Вознесла на вершины восторга. – И едва слышным шепотом, так что я не знал, не обманывает ли меня слух, добавил: – И увлекла к погибели.
– Если есть выбор, я предпочту скорее счастье, чем страсть.
– Если ты можешь так легко отодвинуть ее в сторону, значит, со студенческих времен ты нисколько не повзрослел, – отозвался он. И с оттенком глубочайшего презрения в голосе спросил: – Говоришь, тебе хватило страстей? Одной недолгой женитьбы достало на все эти годы?
– Довольно об этом, Остин.
– Думаю, твой случай тяжелее моего. – Он произнес это серьезно. – В смертный час ты поймешь, что никогда и не жил.
– Ну нет, я жил.
– Однажды. Двадцать с лишним лет назад.
Я был ошеломлен, услышав его холодный, едва ли не насмешливый тон. Он делал вид, будто не понимал, что это для меня значит. Не понимал?
– Я бы предпочел не говорить об этом.
– Ты, наверное, винишь себя?
– Виню себя? Да, пожалуй. Я был наивен, доверчив, не знал жизни. И, поскольку уж затеялась откровенная беседа, признаюсь, что долгое время злился на тебя.
– Ты злился на меня?
– Остин, что бы я ни чувствовал в то время, ты должен понять: если бы я на тебя обижался за роль, которую ты сыграл, я бы ни за что не принял твое приглашение.
– А какую роль я, по-твоему, сыграл?
– Боюсь, придется тебе довольствоваться тем, что уже сказано. Я не собираюсь проводить… эксгумацию, после стольких-то лет.
– Ты в самом деле не слышал никаких новостей?..
– Она мертва. Для меня она мертва.
– Я слышал от одного старого приятеля в Неаполе…
– Не хочу ничего знать, Остин. Больше ни слова. Я предполагаю, она жива, потому что, если бы она умерла, я бы от кого-нибудь об этом услышал.
– Я слышал от одного старого приятеля в Неаполе, что у них родился ребенок. Ты знал об этом?