Непогребенный - стр. 33

Меня расстроила гневная вспышка Остина. В университете он не был таким несдержанным. Вероятно, у него многое накипело на душе. Я снова подумал о том, в кого он был влюблен и не любовь ли угрожала его положению в школе. Кто она – жена коллеги? Или мать ученика?

У меня не шла из головы новость, которую сообщил мне Остин. Как раз чтобы оградить себя от таких новостей, я в свое время порвал с некоторыми друзьями и знакомыми. Почему Остин упорно заговаривал о прошлом, почему навязал мне это жестокое известие? Не желал ли он избавиться от своей вины? Но я не видел в нем ни малейших признаков раскаяния в той – весьма значительной – роли, какую он в свое время сыграл.

Все, чего я хотел двадцать пять лет назад, – это заниматься наукой и иметь жену и детей, а Остину, очевидно, все это было не нужно. Я думал, что его запросы меньше моих, но теперь заподозрил обратное. Он не смог получить такой диплом, которого заслуживал по своим дарованиям, потому что как раз накануне экзамена ввязался в очередную заварушку, как он их называл. В Остине скрывалось нечто дикарское и опасное: я почти забыл об этом, но теперь он мне напомнил. Он мог отбросить и достоинство, и самоконтроль. Что, если он, обиженный, чувствуя себя неудачником, совершил какой-то серьезный промах?

Я задул свечу и попытался заснуть. Остин был прав: на Соборной площади царила ничем не нарушаемая тишина. Как в колледже во время каникул. Пожалуй, даже чересчур глубокая. Я вспомнил, как спустя год или два после большой паузы, случившейся в моей жизни, я решил, что в доме под Кембриджем чересчур тихо, и перебрался в колледж, в свое старое холостяцкое жилье. Шум, который создают студенты во время триместра, чаще успокаивает, чем мешает; в каникулы тишина становится давящей. Сейчас не слышалось ничего, кроме соборного колокола, отбивавшего четверти, а когда он низким звоном возвестил о наступлении очередного часа, раздались отзывы с других колоколен, приглушенные туманом; город был погружен в него, как в океан, над поверхностью торчали только шпили и башни. Кроме этих звуков доносился лишь скрип дерева: дом, как старик, скрипел суставами, изнемогая от долгого, мучительного дряхления. Я подумал о том, что должно было происходить в этом доме: люди умирали, рождались дети, случались печали, звучал смех. Мне казалось, что это скрипят деревянные борта корабля. Дом был кораблем, но облачное море находилось над нашими головами. Значит, корабль плывет ниже поверхности воды. Пока в моем мозгу проплывали эти нелепые образы, я погрузился в сон или как будто полусон.

Внезапно я пробудился и несколько минут не мог понять отчего. Потом повторился звук, заставивший меня открыть глаза. Это был ноющий плач, что-то среднее между вскриками и рыданиями, – почти нечеловеческий. В полусне мне подумалось, что это призрак, историю которого я узнал от Остина, но звук был реальный, и источник его находился внутри дома. Я зажег свечу, и комната наполнилась мерцающими тенями, что отнюдь не помогло мне успокоиться. Собравшись с духом, я встал с постели, накинул халат и вышел на лестничную площадку. Звук, как я и догадывался, шел из комнаты Остина. Я постучал и, выждав мгновение, толкнул дверь.

В тусклом свете я увидел на кровати человеческую фигуру. Подняв свечу, я разглядел Остина, одетого в ночную рубашку; он стоял на кроватном покрывале, преклонив колена. Руки он прижал к ушам, словно защищаясь от оглушительного шума. Глаза его были открыты, и, как мне показалось, он разглядывал что-то в изножье кровати. Заметив, как торчат из-под ночной рубашки его тонкие ноги, белые и костлявые, я почувствовал жалость и легкое отвращение.