Немного страха в холодной воде - стр. 8
Дал Господь Матрене деток. Не поскупился на радость. Дима танковое училище окончил, Еленка на учительницу выучилась…
Надежда Прохоровна достала из чемодана пакет с гостинцами и вернулась в горницу. Походя бросила взгляд на безукоризненно заправленную Матренину постель в углу под окошком и зацепилась взглядом за молоток, лежащий на стуле в изголовье кровати.
Удивилась. Аккуратистка Матрена гвоздь вбивала и забыла инструмент прибрать?
Потом вспомнила запертую входную дверь – это днем-то, когда сама в огороде?! – нахмурилась и пошла на звон посуды к кухне.
Матрена заварила чайник и щедрыми ломтями нарезала колбасу.
– Какая же ты молодец, Надька, что приехала! – говорила и ласково щурилась. – Прям сказать не могу – какая молодец! Тыщу лет не виделись! Неси чашки в горницу, чай поспел.
Надежда Прохоровна взяла две большие чашки в алых маках, но из кухни не ушла, постояла немного и все же задала вопрос, мучивший ее последние минуты:
– Матрен, а что – в деревне не спокойно? Шалят?..
Большущий острый нож промахнулся мимо батона полукопченой колбасы, золовка подняла на гостью округлившиеся глаза…
– А ты откуда знаешь? – выговорила едва слышно и, замерев в удивлении, разглядывая невестку округлившимися глазами, прижала руку с ножом под грудью. – Сказал уже кто-то?!
– Чего сказал? – пытливо проговорила гостья.
– Дак это… про убийство…
– Про убийство? – подняла брови баба Надя. – А кого убили?
– Дак Федьку! Соседа нашего.
– Нет, – задумчиво покрутила головой Надежда Прохоровна. – Мне никто ничего не говорил. Просто у тебя молоток рядом с кроватью лежит, и дверь ты стала запирать.
Матрена так и села на табурет. Поглядела на родственницу слегка восхищенно и покачала головой:
– Неужто не врали в газете… Неужто ты сама… Ты, Надя, взаправду все сама заметила и сразу поняла – шалят в деревне?
– А чего ж тут замечать? – пожала плечами Надежда Прохоровна. – Все на виду – и молоток, и запертая дверь.
– Ну и ну, – проговорила Матрена Пантелеевна. – Прав Фельдмаршал, не все в газетах враки…
Сколько помнила Надежда Прохоровна Матрену Пантелеевну, та всегда отличалась редчайшим скепсисом по отношению к печатному слову. Просто до бешенства невестку доводили статьи про «славные колхозные будни», про «битвы за урожай», про «знатных доярок», которым лучших колхозных коров подпихивают и рекордсменок делают. Родись Матрена Пантелеевна чуток пораньше, загремела бы на Колыму, как ярая антисоветчица, и не вылезла бы оттуда до самой перестройки.
Хотя… если вспомнить, и при перестройке Матрену могли в психушку запереть. «Пятнистого» Михаила Сергеевича она тоже не шибко жаловала, жалкую участь и вечный позор ему предрекала. (Наверное, по общей неуживчивости характера и невозможности удержать ядовитый язычок на привязи.)
– А что за Фельдмаршал такой? – слегка улыбнулась воспоминаниям Надежда Прохоровна.
– А, – отмахнулась золовка. – Баламут один. Ты его, наверное, не вспомнишь – Сережа Суворов. Карпыч. Раньше важный был, с портфелем под мышкой по деревне бегал – заведовал почтой в Красном Знамени, бо-о-ольшой начальник. Нынче на пенсию выпихнули, так поутих. К народу приблизился.
«Язва, – с ухмылкой подумала Надежда Прохоровна. – Как есть – язва. Ничуть не изменилась, языком как бритвой бреет».
– Он про тебя статью в газетке еще давно вычитал, так нынче три недели за мной хвостом ходил – вызывай да вызывай родственницу из Москвы для следствия! Чуть умом от его трескотни не тронулась… – сказала, запнулась и, неловко хмурясь, поглядела на гостью снизу вверх. – А может, и зря не тронулась… Зря тебя не вызвала… Может, и был бы Федька живой… А я с молотком у кровати, в запертой избе от духоты не маялась… У меня ведь, Надежда, вчера днем кто-то в избе пошарил…