Нелюбушка - стр. 20
Глава шестая
Древняя старушка держалась высушенной рукой за косяк и трясла головой, как голубь. Непонятно, видела она нас или прищурилась наугад, и я была убеждена, что и слышит она погано.
– Кого привела, Агапка? – недружелюбно проворчала Фекла, бочком спускаясь с двух стертых ступенек, и голова трястись перестала – узнав Агапку, бабка прекратила актерствовать, и бодрости в ней было хоть отбавляй. – Чего в ночи?
– Барышня это соколинская, бабушка! – Агапка подпустила патоки, а мне захотелось схватить Анну в охапку и удрать как можно скорее как можно дальше. Старуха, верно, заговоренная и прожила пару сотен лет, если для Агапки она «бабушка», а что я знаю о том, что здесь угроза? – Барыня наша ее из дому погнала, приюти ее, а я тебе с барской кухни чего принесу?
Агапка заискивала и отчаянно привирала. С барской кухни она могла принести только одно – шиш.
– Соколинская? – Фекла подошла ко мне, уставилась не мигая черными, навыкате, глазами, и мне стало окончательно не по себе. Как под рентгеном. – Почитай, та самая беглая? И с дитем? А говорили, сгинула она, – Фекла довольно похмыкала, но разбери чему, обернулась к Агапке. – И что мне барышня? Кормить дитенка чем? У меня, сама знаешь, что принесут, все в ход идет, а носят-то ой нечасто. Но пусть, стара я сама в огороде работать, а за дитем пригляжу.
Я прижала к себе Анну и крепко обняла ее – малышка застыла и мелко дрожала, хорошо, если замерзла, хуже, если старуха напугала.
– Это ненадолго, – пообещала я, наклонившись к дочери. – И ничего не бойся. Я с тобой.
– Куру принесешь, – торжественно велела Фекла, и Агапка отступила на шаг, я уже было решила, что сделка не состоится, но нет, Агапка справилась, не дрогнула, кивнула. – Да голову ей не руби.
Дорого я обойдусь своей матери, в имении яйца наперечет. И если мать прознает, что Агапка стащила курицу, плохо ей придется. Будь я одна, я воспротивилась бы этой договоренности, но у меня дочь, я не могу пойти с ней по дворам просить милостыню, да мне, скорее всего, и не подадут. У всех нищета – смотреть тошно.
А я, как любая… почти любая мать, без колебаний выбираю благополучие дочери, и подобная предсказуемость – моя безусловная уязвимость.
– Будь по-твоему, бабушка, – Агапка понуро поклонилась. Зная, чем ей грозит воровство, она добровольно подписывалась на кары – нет-нет, совесть меня не съест, даже если Агапка и попадется. – Завтра принесу.
– За каждые три дня, что барышня здесь, одна кура, – строго предупредила Фекла и указала на дверь. – Заходи.
Дверь зияла чернотой, и я, как Гретель, вошла, наклонившись – таким низким был дверной проем. Агапка уже спешила обратно в имение, мне спешить было некуда, я рассматривала избу, ставшую убежищем мне и дочери.
Из мрака проступали покрытые копотью стены некогда белой кургузой печи, застоявшийся воздух будто прилип, меня как сажей обмазало с ног до головы, но я крепилась. Метла, чья-то голова на колу… Черт возьми, это всего лишь пакля на прялке, или что это за спутанный ком.
Дверь закрылась, в избе стало темно, как в разбойничьем логове. Старуха зажгла лучину, свет неровно запрыгал по стенам, Анна всхлипнула, я присела и снова обняла ее.
– Мама, я хочу есть…
Я закусила губу – я и забыла, что она разбита, как забыла, что на мне новая, неношеная рубаха, и вытерла кровь рукавом. Фекла осклабилась – все зубы у нее были на месте. Ведьма она, что ли, столько живет, и никакой немощи?