Нелюбим - стр. 53
– Ладно, ладно, пойдем, поглядим… Просто пойдем и поглядим. Тоже просто.
Тант сверкнул глазами и молча направился вглубь улицы. Альвин пристроился рядом.
– Слышишь, Тант, – проговорил он через некоторое время. – На мой взгляд, ты слишком близко стал принимать к сердцу все, что связано с этой мифической богиней. Тебе самому так не кажется? И не задумывался ли ты о том, что вся эта история может оказаться большой мистификацией? Не хотелось бы, чтобы тебя потом, после всего постигло ошеломительное разочарование. Я, собственно, поэтому и прикалываюсь, приземляю тебя немного…
Тант молчал. Возможно и мистификация. Порой ему именно так и казалось. Но он твердо знал, не его в том вина, что образ Ники слишком часто стал навещать его по ночам. Что по ночам! Он и днем частенько стоял у него перед глазами. Прав был Редактор, все валилось у него из рук. О какой работе можно было вести речь, если думал он только о Нике? Эх, как бы он рад был сбросить эту тяжесть с плеч, снять камень с души. Впрочем, как мнилось ему, он для того и затеял свой поиск. А Ника… Эх, зачем она оставила ему свое кольцо! С перстнем на пальце нелегко убедить себя в том, что все есть шутка, розыгрыш, понарошку.
– Ты, конечно, как знаешь, – продолжал между тем Альвин. – Может быть, и я чего лишнего сболтнул, про любовь там, и все такое. Но, боже мой, сболтнул и сболтнул. Нельзя же принимать все всерьез. Нет, я бы понял, и поддержал, да, когда бы речь шла о ком-то реальном, но Ника, она, прости, уже отжила свое. Всему свое время, свой срок, и с этим ничего не поделаешь. Даже память о ней испарилась, к сожалению, мы и знаем то лишь, что она когда-то жила на белом свете. Жила – и все, а как, куда исчезла…
Тант остановился, сорвал перчатку с правой руки и, повернувшись, протянул ладонь Альвину.
– Видишь? – спросил он отрывисто. – Этот перстень оставила мне Ника в ту самую новогоднюю ночь, которую мы провели вместе. Ты, кстати, помнишь, как мы ее провели?
– Не-ет, – протянул Альвин. – Туман, ты же знаешь.
– А я помню, что тебя в моем доме ночью не было. Ты с компанией пришел лишь утром, что сложно объяснить, правда? Тебя одурачили так же, как пытаются дурачить меня. Нас всех пытаются одурачить. И им это удается! Игра еще далеко не закончена, и, как я понимаю, теперь меня стараются отучить от мысли о Нике. О том, что она реальна. Но я имею свои планы на этот счет, а ты можешь думать обо мне все, что угодно. Но не обязательно мысли свои озвучивать, тем более, в моем присутствии.
– Я и думаю о тебе все, что угодно. Ты вспыхиваешь моментами, и говоришь мне мимоходом о несвязанных вещах. Если ждешь от меня помощи, расскажи уж толком, что и как. Только все, без изъятий, утаивания и недомолвок.
Тант сдвинул шапку на затылок, потрепал чуб.
– Ну, кое-что я тебе все же рассказал. А про остальное собирался, но как-то не собрался. Ну, ладно, слушай…
Он обнял друга за плечи и увлек за собой. Так, продвигаясь вдоль улицы, он и поведал Альвину обо всем, что знал и пережил сам. И про Нику, и про Лалеллу.
Была самая зрелая пора морозного зимнего дня, еще немного, и он покатится вниз, с горы, и, слившись с вечером, состарит человечество еще на сутки. Сразу после полудня развиднелось, облачность рассеялась, будто кто стер пыль с бледно голубого зеркала неба, и оно, не творя отражений, открыло земле свой холодные глубины. Щемящее душу чувство вызывает порой вид такого ясного зимнего неба, хочется узнать, отчего и где растеряло оно свою теплоту. А спросить-то и не у кого. Зимой люди живут ожиданием лета, а оно, едва начавшись, проносится стороной, мимо, как лесок за окнами поезда, как полустанок, мелькнуло – и нет его, не уследишь. Лишь поздняя память чередой отголосков напомнит о нем невзначай. Смутно и непонятно, было, не было. Оттого и грустно.