Неладная сила - стр. 19
Несмотря на молодость, Устинья была искусницей по части оберегающих молитв и знала их множество, на все возможные случаи. Она говорила, что ее научила мать, но в волости считали это заслугой Куприяна. Колдун пользуется заговорами, которые шепчет тихонько, чтобы никто не разобрал слов – иначе утратят силу, – а Устинья обращала молитвы к небесным владыкам, не делая из этого тайны. Голос ее, негромкий и ровный, уверенный и нежный, очаровывал сам по себе; едва она начинала, казалось, с неба спускается невидимый луч, а в нем – ангелы, готовые принять ее просьбы и отнести к высшему престолу.
– Михаил-Архангел, Гавриил-Архангел… – бормотал Хоропун, охотно бухнувшись на колени и кланяясь лбом в пол.
Демка косился на Устинью дикими глазами: сроду не было такого, чтобы девка чему-то его учила! Но слишком памятен был страх, пережитый на озере. В глубине души тлело убеждение: если одна девка напугала до заикания, то противостоять ей может только другая девка. Общество Устиньи и смущало его, и успокаивало. Что Устинья из всех девок волости самая «хитрая», никто не сомневался. Все знали, что она не замуж, а в Усть-Хвойский монастырь собирается, только и ждет, пока мать Агния, игуменья, благословение даст.
– А еще так: Михаил-Архангел, заслони ты меня, раба Божия Демьяна, железною дверью и запри тридевятью замками-ключами. И глаголет мне, рабу Божию Демьяну, Михаил-Архангел: заслоню я тебя, раба Божия Демьяна, железною дверью, и замкну тридевятью замками-ключами, и дам ключи звездам… Звезды вы ясные, возьмите ключи, отнесите на небеса!
Поначалу дело шло туго. Даже называть самого себя полным именем Демке был трудно – с рождения привык быть просто Демкой, хотя ровесников его, имеющих жен, детей и свое хозяйство, давно уже именуют уважительно. Он же и женился лет десять назад как-то случайно, «грех прикрыть», как толковали бабы, да путной жизни не вышло. Жена его только и знала, что жаловаться на свою горькую долю, и когда она года через два умерла, Демка вздохнул с облегчением. Но случай с драчливой покойницей навел на мысль: уж не слишком ли долго он испытывает терпение божие? Не пора ли опомниться, пока черти за ноги не уволокли? Эта же мысль несла растерянность: опомниться – это как? Никак по-другому он жить не умел.
– Повторяй утром и вечером, и всякий раз, как будет тебе дурное мерещиться! – наставляла Устинья. – Бога на помощь призывай, и не тронет тебя никакая упырица!
Успокоившись, Демка устыдился своего недавнего страха – настолько, что даже взял свой пропахший дымом кузницы обтрепанный кожух и повернулся к двери.
– Пойду я, что ли… Спаси вас бог, хозяева, за приют…
– Да куда ты! – осадил его Куприян, кивая на оконце. – Ночь на дворе!
– В Сумежье пойду. Ну ее к бесам, девки той… Мне завтра с утра в кузню, работы нынче много, Ефрем браниться будет.
Демка решил больше не бояться, хотя в глазах, при мысли о верстах пути в Сумежье через ночной лес, мелькала неуверенность. Вот пойдешь – а она навстречу…
– Я никуда ночью не пойду! – Хоропун аж вцепился в лавку, на какой сидел. – Хоть поленом гони!
– А ты как знаешь!
– Да сиди! – махнул рукой Куприян. – Вон, на лавке ляжешь, а светает нынче рано – на заре и пойдешь.
Демка покосился на Устинью, она подавила вздох. Оставлять эту пару на ночь ей совсем не хотелось, но милосердие и не должно быть легким.