Нечаянный рай. Путешествие к истокам (сборник) - стр. 21

Тот, кто хочет жить лишь надеждою, труслив; тот, кто хочет жить лишь воспоминаниями, празден; но кто хочет повторения, тот – серьезен, и чем сильнее и сознательнее он хочет этого, тем он глубже как личность» (Серен Киркегор. «Повторение»).

В ХХ веке это получило название депрессии. В XXI – стало пандемией. Ритм техногенной цивилизации более не соотвествует человеческому: скука, меланхолия, печаль – реликты «прекрасного прошлого». Депрессия – ужас современности: мы все проваливаемся во тьму.

Иначе говоря, именно наш «романтизм» (а в глубине мы все романтики), наша жажда необыкновенного, необычайного, уникального – и толкает нас к беспредельной скуке повторения, тоски и депрессии. Мы уже не в состоянии найти необыкновенное в обыденном, Мы не в состоянии повторять сакральный цикл изо дня в день. Скука и тоска посланы нам как проклятие за нашу беспомощность.

В деревне Хворки весной внезапно у себя в избе повесился Рыська, одинокий, здоровый, крепкий мужик лет сорока пяти.

Никаких серьезных причин не было. Я часто встречал его в лесу – хотя между нашими деревнями большое расстояние. Его огромная пшеничная копна была видна издалека. Как и все, он собирал лисички, бруснику, чернику, клюкву, морошку, ходил с огромным плетеным коробом на спине и всегда испуганно-ласково улыбался при встрече.

Зимой в Хворках живут только в трех домах. Автолавка туда не ходит, в снежные зимы дорогу заносит полностью, так что Рыська (прозвище, не знаю даже, как его звали) каждую неделю на широких лыжах должен был ходить 8 верст в Березно за продуктами на все три дома. Он рассказывал, что рюкзак оказывался настолько неподъемным, что широкие лыжи проваливались глубоко в снег. Но если, не дай Бог, свалишься с лыж в рыхлый снег, встать на них снова требует неимоверных усилий, это особое искусство. Как рассказывают, Рыська пил немного, по преимуществу всегда был бодрым, нормальным, улыбчивым – тайну свою он унес в могилу.

Согласно Всемирной организации здравоохранения, каждые 40 секунд в мире кто-то преднамеренно лишает себя жизни. В год получается около 800 тысяч человек?!

От этих цифр, как говорится, волосы встают дыбом, особенно если учесть, что на каждое самоубийство приходится порядка 20 человек, чья попытка закончилась неудачно.

С точки зрения психиатрии (и даже анти-психиатрии), в течение двух столетий пытавшихся определить различные состояния человеческой скорби и расставить все на свои места, и, наконец, придумавших некое целое, получается следующая картина: сначала идет скука, за ней печаль, потом меланхолия или уныние (akedia), один из семи смертных грехов христианского человека. Затем человека обуревает тоска, переходящая в отчаяние (согласно Киркегору, все люди существуют в тихом отчаянии). И, наконец, многочисленные разновидности депрессии, когда единственное, что может человек, – лежать, лицом повернувшись к стенке, и иногда лишь подниматься, чтобы сходить в туалет или глотнуть из чашки чая.

Эпидемии самоубийств, распространившиеся как чума в конце XIX – начале XX-го века – порождение цивилизации, пожирающей себя, как змея хватает себя за хвост. Если «сознание – это болезнь» (Достоевский), то оно истребляет себя безжалостно.

В патриархальном обществе – или в современной деревне – подобные ситуации возникают неизмеримо реже, чем в городах – там люди обременены тяжким трудом, и они не могут позволить себе роскошь лежать на кровати, уткнувшись в стенку, переживая то, о чем 200 лет назад писали классики пессимизма: Шопенгауэр и прочие, – но лучше процитировать Джакомо Леопарди: