Неаполь, любовь моя - стр. 11

– Иисусе! – Он повернулся за поддержкой к Русскому. – Мы же в прошлом месяце смотрели вместе матч, и ты тоже болел.

– И что теперь? – спросил я.

– Ты теперь тоже отстой, что ли?

– На эти грязные инсинуации даже отвечать не буду.

Русский засмеялся и подмигнул Марокко, тот рассмеялся следом, и я решил, что тема исчерпана, но не тут-то было.

– Будем надеяться, что Милик скоро вернется. Тогда Мертенса опять поставят на левый фланг, где сейчас Инсинье. Это будет самое лучшее, что может сделать тренер.

Я посмотрел на Марокко, но не произнес ни слова. Он не отреагировал на мое молчание.

– Инсинье в трех соснах может заблудиться, – сказал он мне.

Я допил пиво, улыбнулся бармену и показал ему пустую бутылку, прося повторить. Подошел к кассе, надеясь, что Марокко обо мне забудет. Расплатился и выпил прямо там, потому что никто не может говорить плохо о Лоренцо Инсинье в моем присутствии.

Я вернулся к остальным. Марокко был несгибаем, как сталь. Спросил, согласен ли я, что Мертенс гораздо сильнее Инсинье.

Я смирился с происходящим. Сказал, что они тупицы и ни хрена не понимают, не поймут даже, когда их в задницу будут трахать, подумают, что хвост растет.

Я сказал, что они неправильно судят об Инсинье, хотят, чтобы он забивал, а он должен не забивать, а создавать моменты, отдавать голевые передачи, организовывать атаку. Я сказал, что Инсинье – последний представитель уже исчезающего вида футбола, и да, еще не реализовал себя полностью, но вот эта его нереализованность и делает его истинным неаполитанцем, а то, что сами неаполитанцы не знают, в чем состоит их суть, это еще один пример их собственной сути. Марокко выпятил губу, выражая несогласие.

– Мертенс – игрок международного класса, – сказал он. Я не ответил. Он достал табак и принялся сворачивать самокрутку. – Инсинье и по-итальянски не понимает. – Марокко посмотрел на меня, потом опять на свои пальцы, укладывающие табак в бумагу. Завернул, облизал край, блеснули зубы. – Мертенс и по-английски говорит. Он более образованный, международного класса.

Я попытался поймать взгляд Русского, но его не интересовал «Наполи». Оставалось только промолчать и сдаться. Я почувствовал себя очень одиноким.

Мы попрощались с Марокко и вышли из бара. Дождя уже не было и, казалось, даже потеплело. Пока спускались по Медзоканноне, я подумал, что уже сыт по горло всем этим, этими словами, бессмысленными и жестокими. Подумал, что, если бы их бросили мне в лицо с другим акцентом или на другом языке, может, тогда они показались бы мне забавными, но произнесенные кем-то из нашей компании они слишком меня задевали, заставляя чувствовать себя жертвой кораблекрушения в открытом море.

Мы вышли на пьяцетту Джусто, и даже там никого не было. Сели в очередном баре. Светильники были частью желтыми, частью зелеными. Со стороны кассы доносился джаз, очень старый и банальный. Русский заказал то же, что и в прошлом баре, я – «Уникум».

– Иногда ты мне напоминаешь главного героя «Параноид парка». – Русский часто объяснял что-нибудь с помощью фильмов, для него они очень много значили, гораздо больше, чем для меня.

– У него была работа? – спросил я.

Русский ответил, что главный герой был подростком и ходил в школу.

– Нам бы пригодилась идея, – добавил он. – Чтобы найти работу.