Не забывай меня, любимый! - стр. 27
Дина обернулась на пороге. Звонко, на всю веранду объявила:
– Меришка, ту на патяса, сыр лэстэ муястыр кхандэл! На камам, и саро![18]
– Дина, как ты можешь!!! – возмущённо всплеснула руками Мери, но цыганки уже и след простыл.
– Что, что, что она сказала?! – послышались изумлённые вопросы. – Мери, вы ведь понимаете по-цыгански, что Дина имела в виду?!
– Ничего особенного… – пролепетала девушка, бросая осторожные взгляды в сторону Щукина, у которого был такой вид, словно его прилюдно ударили по лицу.
– Простите, Алексей Романович… – прошептала Мери, покраснев до слёз. – Я… Дина, я уверена, не считает… Она не знала, что вы тоже… что вы можете понять…
– Оставьте, княжна. Я не первый день живу на Живодёрке, – сухо произнёс Щукин. Встал, коротко поклонился всей компании и вышел из комнаты.
Игра в фанты уже никого не интересовала, барышни и молодые люди принялись взахлёб обсуждать случившееся. На Мери – единственную, кто, кроме Щукина, понял сказанное Диной, – насели со всех сторон, бедная княжна отмахивалась и уверяла, что ничего не поняла, ни единого слова… Никто не заметил, как с веранды исчез Зураб Дадешкелиани.
Было уже довольно поздно, и над старым, запущенным, заросшим крапивой и хмелем садом поднялась ущербная жёлтая луна. Со стороны Петровского парка доносились нестройные завывания какой-то блудной гармони, под которую несколько пьяных голосов вразброд, но с чувством исполняли «Дубинушку». С другой стороны, из-за купола церкви великомученика Григория, поднималось, наползая на нежную сиреневую дымку неба, черно-сизое облако: на Москву шла гроза, и над Бутырской заставой уже раздавалось едва слышное угрожающее рокотание. В загустевшем воздухе теперь не слышалось даже жужжанья комаров. Только в дальнем конце сада, в запущенном малиннике, ещё щёлкал-заливался одинокий соловей.
Дадешкелиани быстро сошёл со ступенек веранды, осмотрелся. Вокруг было тихо. Он вполголоса позвал:
– Дина! Дина, вы здесь?
Ответа не было. Поручик довольно долго стоял не двигаясь, всматриваясь в синеющие сумерки, но в саду по-прежнему царила тишина. Дадешкелиани тихо, с нескрываемой досадой выругался, достал папиросы, зажёг одну. И, вздрогнув, чуть не выронил её, когда совсем рядом знакомый резкий голос приказал:
– Погасите, ради Христа, я не могу больше этого нюхать!
– Дина! – Дадешкелиани поспешно загасил папиросу. Подошёл к цыганке, стоящей в двух шагах, за кустом жасмина. – Вы меня, признаться, напугали. Зачем вы спрятались?
– Затем, что собиралась идти домой! – отчеканила Дина. – И не успела, к прискорбию! Вам что-то угодно от меня?
– Нет… То есть да. Отчего вы убежали от гостей? Я вас обидел?
– Ничуть. Это ведь была просто игра, не так ли? – пожала плечами Дина. Несколько белых лепестков жасмина упали на её рукав, она не глядя смахнула их.
– Мне показалось, что вы вовсе не хотите танцевать, – осторожно проговорил Зураб.
– Совершенно правильно показалось, – отрезала она, отворачиваясь. – Ни с вами, ни с этим несносным Щукиным. Мери с ума сошла, когда выдумала такой глупый фант. Извините меня, Зураб Георгиевич, мне в самом деле пора идти. Наши все уже убежали, бросили меня, а что отец подумает? Вы меня проводите? – Дина обогнула жасминовый куст и вышла на широкую песчаную дорожку, ведущую к калитке. Поручик последовал за девушкой.