Не молчи - стр. 8
– Тебе хана! – ору шепотом я, зачерпываю рукой попкорн и кидаю в Санька. Кукуруза разлетается по всему ряду и попадает не только в намеченную цель, но еще и в Олю, на пустые кресла, в сидящих неподалеку незнакомцев.
– Хулиганы! – оборачивается на нас мужчина с ряда пониже. Он пришел в кино с маленькой девочкой.
– Всякой твари по паре, а вам по кукурузе! – хохочет Олька, закинув ноги на сиденье перед собой.
Она берет по горстке в две руки и разбрасывает в разные стороны. Теперь достается каждому: я усыпан карамельной кукурузой, у Сашки вся водолазка в сладких крошках, соседние ряды с кинозрителями в креслах вытряхивают с колен Олькино послание. Зато Димасику хорошо, он подбирает упавшие кукурузинки со штанов и отправляет их в рот, даже не замечая нашего конфликта внутри коллектива. Он внимательно смотрит мультик.
В какой-то момент Птаха тоже включается в просмотр, зомбировано уставившись в экран с приоткрытым ртом. Отсвет проекции выигрышно ложится на ее ровную кожу, выделяя скулы и пухлые губы. Она едва моргает, опуская веки, а потом взмахивает длинными ресницами. Ее глаза снова поблескивают, а я тащусь от их свечения. Мне нравится наблюдать за Олей, пока она не видит. Зато видит Санька, встречаюсь с его понурыми голубыми глазами. «Да не интересна мне твоя Оля, – хочется ему сказать. – Просто любуюсь». Чтобы разрушить момент, беру в пальцы кукурузинку и погружаю ее в Олин приоткрытый рот. Она удивленно на меня смотрит и наконец его закрывает, похрустывая карамелью внутри. После откидывает голову Санчесу на плечо, чему наш «Ромео» определенно рад. Басист кладет руку на Олино бедро, обтянутое в кожаные черные брюки. Даже в кинотеатре Птаха продолжает играть роль солистки рок-группы «Манекен», в то время как я мечусь между статусами «друг» и «брат». Тяжко усидеть на двух стульях, но ничего другого мне не остается. Склоняюсь к Димке и тоже погружаюсь в происходящее на экране.
– Да я говорю вам, серьезно, в диснеевских мультиках самые сложные песни! Не каждый тенор возьмет «Моану»! Тут очень широкий диапазон, – доказывает нам Птаха, когда мы идем по проспекту Ленина.
– А тебе слабо? – щурит на нее глаза Санчес, между делом ежится от морозного ветра и накидывает меховой капюшон. Тот слетает с головы, не продержавшись и двух секунд.
– Слушай, я бы попробовала, но лучше сейчас сконцентрироваться на новой песне. Вчера написала, надо собраться и…
– А пойдемте погреемся где-нибудь? – перебиваю Ольку, волнуясь, что Димасик услышит что-нибудь не то.
– Согласен, – кивает Санчес.
– Кость, а когда мы пойдем за виолончелью? – спрашивает братишка.
– Скоро.
– Ля, виолончель, Дубровский, да ты академик! – ржет Санька.
– Отец денег дал, надо обновить, – небрежно бросаю я, балансируя на грани между семьей и друзьями. – Оль, хоть ты ему скажи, как нас дрессируют в колледже.
– Что есть, то есть. Но тебя больше по инструментам гоняют, а меня по вокалу, еще эти основы сценической речи! Гадость!
– Педанты, – сплевывает на скользкий асфальт басист, ругаясь, будто учиться в музыкальном колледже – это что-то постыдное.
Сам-то Санька учится в одиннадцатом классе, в обычной школе. Его тонкой пацанской натуры не коснулась музыкалка, и что такое сольфеджио – он тоже не знает. Басист-самоучка, как и Герц, который от нечего делать сам научился играть на барабанах. Возможно, поэтому Санек и злится, что ничего толком не смыслит в музыке, лишь чисто инстинктивно разбирается, дергая за струны. Но, ладно, играет он знатно, люто. Его агрессия на ура залетает в сложных частях, а иногда Саня даже вывозит нас своей игрой. Или придумывает что-нибудь новое, как обычно, на коленке. У него всегда по принципу Парето все просто.