Не к ночи будь помянута - стр. 11
– Допустим. Вам кого?
– Максима.
– Кого?!
– Лугового Максима Павловича можно? – хрипло спросил ребёнок. Курит, конечно, как паровоз.
– А его нет.
Она не сводила с меня глаз.
– А скоро он будет?
– Его не будет. Он умер.
Она приоткрыла рот и ещё больше вытаращила свои глазёнки. Я молчал и ждал дальнейшего разворота событий. Ибо не каждый день бродяжки спрашивают о моём покойном отце.
– Когда?
– Шесть лет назад.
– Как?
– Сбила машина у светофора. А что?
Она хлопнула ресницами. Помолчала.
– А Марина?
Если моя мама услышит, что такое непонятное создание называет её просто по имени, это будет последнее, что оно скажет, не заикаясь.
– Марина Анатольевна. Её тоже нет.
– Она тоже?
– Типун вам, леди, на язык. В отъезде.
Постояла, переваривая.
– Ты её сын.
Теперь стоял и молчал я. Надо было скорее сворачивать эту комедию. Возможно, на первом этаже дожидаются два амбала с ножами, хлороформом и скотчем. Пока этот чудик усыпляет мою бдительность, бочком пробираются всё выше. Неспроста же она так пристально глядит, может, пытается ввести в транс. Хотя, чего у нас брать? Разве тумбочку или книги.
– Сохранилась тумбочка, – Вдруг сказала девочка.
– А?
– Тумбочка, говорю, хорошая, старинная.
Ни фига себе! Это как же так?
– Дуб, – брякнул я тупо.
– Тысяча девятьсот четвёртый год. Фабрика Мельниковых.
Да что такое-то? Нет, пора это заворачивать!
– Ну, ты, любитель мебели, тебе чего надо-то?
Она дёрнулась, как будто я собрался её ударить.
– Наверно, ничего…
– Ты вообще чего хотела?
Она молчала и больше не смотрела на меня, а куда-то вбок и вниз.
И вдруг стала мягко оседать. Я не успел подхватить её, и вообще растерялся. Голова глухо стукнулась о косяк, руки нелепо вывернулись, и она растянулась у моих ног. Пальто распахнулось, под ним оказалось заношенное до дыр платье с большими фиолетовыми цветами.
Матюгнувшись, я сгрёб её в охапку и потащил внутрь. Кто-то, кашляя, поднимался по лестнице. Сапог зацепился за порог и сполз с босой ноги. Я злобно пнул его под злополучную тумбочку. Оставив тело на ковре, бросился запирать дверь. Если амбалы здесь, то они не дремлют! Краем глаза успел заметить, как подходит, отдуваясь, соседка с сумками. Тебя тут ещё!
– Здравствуйте. Я давно спросить хотела… Ваша мама…
– Драсте. Умираю, хочу в туалет.
Два щелчка плюс цепочка.
Ребёнок лежал на полу. Чёрт! А если она убилась об дверь? У меня дома мёртвая девочка. У меня дома мёртвая девочка!!! Я плюхнулся на ковёр и прижал ухо к её груди. Сердце слабо билось. Ну, спасибо. Взял в ладони её лицо – совсем бледное и покрытое холодной испариной. Кинулся на кухню, выплеснул кофе в раковину, сунул чашку под холодный кран. Вроде как надо было прыснуть изо рта, но я тупанул и просто вылил воду ей на лицо. Похлопал по щеке. Она поморщилась и промычала что-то. На щеке остались сероватые разводы, как от цементной пыли.
– Эй! Давай что ли… Как же тебя… иди-ка сюда.
Я подсунул ей под спину одну руку, прижал к себе, обхватил другой и неловко поднял.
Да что у неё за пальто такое! Сколько помоек надо обойти, чтоб это отыскать! Я стащил его на ходу и бросил в прихожей. Платье ещё не лучше…
Я почти донёс её до дивана, но тут ни с того ни с сего у меня вдруг закружилась голова, и вместо того, чтобы уложить как положено, я просто бросил девочку так, что она чуть снова не упала на пол. Почувствовав, что падаю, я схватился руками за подлокотник. Комната поплыла перед глазами, цвета стали нестерпимо яркими, и я неожиданно увидел нашу входную дверь, кнопку звонка и, собственно, себя. Я стоял в дверях, лохматый, полуголый и с раскрытым ртом. Потом страх. И дурнота.