(не) беги от меня, малышка - стр. 23
Капитулируя. Босс ловит этот момент и начинает напирать еще сильнее, дышит тяжело и возбуждённо.
– Хороший разговор, конструктивный, – шепчет он, добираясь до нижнего белья. И принимая ключи от города. – И чего было выделываться, м?
А мне от этих слов, звучащих так самодовольно, так победно, неожиданно становится плохо.
И до этого-то было плохо, а сейчас совсем ужасно.
Я понимаю, что лечу в пропасть, что невозможно уже остановить эту машину… И что я пропала. Совсем пропала.
Машинально держусь за широкие, обтянутые дорогущим пиджаком плечи, позволяю задрать на себе юбку окончательно, тискать себя, от жестких пальцев в промежности прошибает морозом по коже.
И слезы льются.
Я плачу и не могу остановить это. Я вообще ничего не могу, оказывается.
Я – глупая, безвольная кукла, которая позволяет себя вот так, беспардонно и грубо зажимать в рабочем кабинете, в машине, на лестничной клетке… Это так больно, Господи…
Петр, увлеченный своими победными действиями, даже не замечает моих слез.
Шепчет что-то, я не слышу. Только триггерное «малышка» каждый раз заставляет вздрагивать.
Сильные руки подхватывают меня под ягодицы, поднимают выше, и неожиданно мы оказываемся лицом к лицу.
Петр тянется опять к губам, а затем замирает. Хмурится, аккуратно ставит меня на место, проводит пальцами по щеке.
Растирает влагу.
– Не понял сейчас, Лада Леонидовна. Только не говорите мне, что вам не нравится.
– Нет…
Сложно говорить, когда горло перехватывает от боли.
– Что «нет»? Не нравится? Не говорить? Нравится?
– Я уже все сказала. Мне нечего добавить. Вы… Пользуетесь тем, что сильней, вот и все.
– Да что за блядь! – неожиданно орет он, не заботясь о том, что нас могут услышать, бьет раскрытой ладонью в стену у моего лица.
Он настолько взбешен, такой резкий переход от страсти к ярости, что сердце екает. Не от страха, кстати.
Не думала даже, что настолько похотлива, чтоб даже бешенство его не сбивало градус накала.
– Я не понимаю! Я нихера не понимаю! Тебе же все нравится! Какого хера ты так себя ведешь? Я не насильник, слышишь? Я вижу, что тебе нравится, я сразу это увидел! Лада!
Он неожиданно меняет тон, опять наклоняется, мурчит практически:
– Ладаааа… Ну тебе же нравится… Ну в чем дело? Мы – взрослые люди… Чего ты хочешь? Что мне сделать, Лада? М?
А я еще сильнее плачу.
Потому что он ничего не сможет сделать. Он не сможет вернуть мне моего ангела-хранителя, моего пожарного, моего Петра Алексеева. Его не было потому что. Глупая девочка, наивная дурочка придумала его себе. Просто придумала.
И он не виноват в этом. Никто не виноват. Кроме нее самой.
Я все это чувствую, но объяснить, хоть слово выдавить…
Не могу. Просто не могу.
– Пустите меня, пожалуйста. Позвольте мне уйти.
Знаю, это звучит униженно, но у меня нет сил на большее. Он настолько морально измотал меня, настолько душу вынул своими притязаниями, своим непониманием, что я готова просить.
Правда, готова.
Ведь, если он сейчас не услышит меня и продолжит…
– Я не держу вас больше, Лада Леонидовна, – неожиданно отвечает он, глухо и спокойно.
И убирает руку.
В этот же момент звонит телефон, Петр, мельком глянув на экран, берет трубку:
– Да, Эва, слушаю.
Я трачу пару секунд, чтоб опустить юбку и застегнуть расстегнутую рубашку.
Выхожу, не оглядываясь, ощущая на себе пристальный жесткий взгляд.