Наука, любовь и наши Отечества - стр. 36
В рыбачьем поселке Самолва
Мы – отец, Иво, Лена и я – отправляемся на Чудское озеро катером Псков – Тарту. Билет берём до рыбачьего поселка Самолва. А Бабичка с пузатым Франтиком поедут на «Шкоде» берегом. Дорогу им отец показал на местной карте.
Псковский кремль, вид от реки Великой.
Пароход идет сначала по реке Великой. От середины реки Псков с его церквами и чудной красоты Псковским Соборным храмом глядится великолепно. А потом река Великая расширилась, став уже озером Псковским. Идем поближе к эстонскому берегу, крутому и лесистому. А противоположный почти не виден. На остановках вбегают на палубу разгоряченные люди с мешками и сумками, устремляясь к небольшому корабельному буфету, сплошь забитому хлебом. Торопливо кидают в свою тару ароматные буханки и проталкиваются к выходу.
Наконец эстонский берег тоже отступает, и вокруг только вода. Темно-синяя вдали и сероватая под нами. Редкие безлюдные островки с вышками маяков. Один из таких островков уже перед Самолвой, совсем крошечный, отлогий и тоже с маяком. «Это и есть Вороний камень (так остров называется), где мы все будем жить в домике маячника», – сообщает отец. Напротив Вороньего камня – тоже островок, но еще меньше и вовсе необитаем.
«А видите, – говорит отец, – какая чернота меж этими островками. И белые гребешки волн. Здесь глубина-а! И течение. В этом месте и происходила на Чудском озере битва – побоище, где князь псковский Александр Невский победил. Лед у Вороньего камня, течением проточенный, легко проломился под тяжелыми немецкими рыцарями».
Пароходик меж тем вошел в широкую горловину залива, который переходит в устье небольшой, но полноводной речки Самолвы, где и находится рыбачий поселок. Рыбачьи пароходики, лодки, баржи со снастями и бочками. Запах рыбы – свежей, копченой, тухлой мешается с запахом дегтя и тины. Наконец пришвартовались к вытянутому поперек фарватера открытому причалу, где уже толпится народ с мешками и сумками. Нас чуть не сшибли. Прямо супротив отчаянно мчатся в буфет за хлебом…
До самого поселка идем лодкой по узкой, но полноводной речке. Подплываем чуть ли не к самому дому, выходящему почернелыми деревянными воротами на улицу. Дом, как и всё вокруг, бревенчатый, отделанный изнутри выкрашенными в светло-желтый цвет досками. Полы в комнатах и на крылечке выскоблены – вымыты аж добела, сплошь устланы ковриками и дорожками из лоскутов и мешковины. И такие же выбеленные, под рядном, лавки вдоль стен и стол в углу, где под самым потолком божница, украшенная белым с кружевами полотенцем. Будто хозяйка в доме, печь с лежанкой, занавешенной (видимо на летнее время) выбеленной и цветасто расшитой мешковиной. А в сенцах керосином пахнет и керогаз, и кастрюльки. Тут, видать, и готовят. Спросить не у кого. Дом открыт, а нет никого. Скоро придут, раз открыто. Но соседи, парень молодой и бабушка, хлопотавшая во дворе, говорят, что Михаил, папин друг – рыбак, может и завтра возвернуться, что у них избы завсегда вот эдак, замков не вешают. И еще старушка с ужасно изморщиненными руками и живым, наверное, молодая еще, лицом убеждает, чтобы мы, коль в гости приехали, то и брали б всё, что найдем и ели бы…
Когда Миша (отцов ровесник) пришел, выяснилось, что дебелая старушка соседская – мама его и что ей уже больше ста лет, а точнее, сто второй пошел. Жизнь была трудной, в работе сызмальства. Поднимала младших сестренок и братьев. А сама вышла замуж в тридцать восемь лет. Восьмерых детей родила, пятерых вырастила. Миша, угластый и строго-спокойный старик – один из младших. Баба Дуся, так зовут старую, но совсем не ветхую маму деда Миши, принесла молочка. Прослышала, что издалека мы, и пришла глянуть. Она за всю жизнь так и не была нигде, кроме озера Чудского да родной Самолвы. Это удивляло больше всего: