Научи меня говорить - стр. 27

– Да. Рассказать?

Я окрылилась, так как мне говорили, что будут периодизацию спрашивать, и я ее читала перед зачетом, потом еще люди рассказывали, так что я знала ее хорошо. На духу выдала счастливая. А преподавательница мне уже давно зачет написала.

Я пожелала ни пуха сокурснику, преподавательница улыбнулась мне на прощание.

* * *

Честер снова с Катей. Притом у них довольно странные отношения. Она его посылает, он ее тоже, а вечером они обнимаются. Так странно. Не понимаю. Такое впечатление, что это уже не Честер, а кто-то другой. Это не тот мягкий, милый позитивный человек, а какой-то вечно загруженный, мрачный мужчина с внутренними огромными тараканами.

Честеру для примирения купила китайские медитативные шарики, которые приятно позвякивают в руках. Зеленые, один с солнцем, другом с месяцем. Вот надо подарить, но чувствую, если еще раз к нему подойду, он меня пристрелит.

Вчера с Катей столкнулась. Они просто с Мурашкой и Честером стояли у окна, и я попросила Честера отойти со мной на минуту. Катя с презрением сказала, что это неприлично и так далее.

А до этого я звонила Мурашке, но она оставила свой телефон в комнате у Кати, и Катя вдруг за нее ответила.

– Отвечать на чужие звонки тоже неприлично, – сказала я мимолетом, особо не обращая на нее внимания.

Она замолчала.

– Ведь это было соревнование, кто кого, – оценила Мурашка, когда та ушла. – Классно ты ей ответила про телефон.

Честер отошел со мной, но всего лишь до следующего окна, хотя я планировала спуститься на этаж ниже. Там он и накричал. Якобы всю душу я ему вымотала, хожу в неопределенности, что и кто мне нужен, а он с Ильинской и хочет идти дальше.

Я опешила от такой бурной реакции и забыла, что вообще хотела ему сказать. Он оставил меня в одиночестве у окна и вернулся к Кате.

* * *

Следующий вечер все изменил. Честер вел себя иначе. Днем прошел семинар, где обсуждали его рассказ. Честер пришел расстроенный, потерянный, он явно искал поддержки и слушателя. Я не возражала, мне приятно было им стать. К тому же грела мысль, что он выбрал излить душу мне. Мне! А не своей драгоценной Кате.

За разговором мы сели на одинокую скамейку перед общагой. Над нами тепло светил фонарь.

Честер сказал, что осознал свою никчемность и «литературный дальтонизм», как он сам выразился. Он действительно был разбит, и я уже не думала ни о Кате, ни о чем-то другом, мне просто хотелось приободрить Честера хоть как-то, вселить в него веру.

– Да что ты их слушаешь? Это все так субъективно. Многим именитым писателям отказывали и не принимали их рукописи. Джоан Роулинг, например, приняли только в девятом издательстве. Представляешь, как кусали локти те, кто ее отверг?.. – улыбнулась я. – К тому же мы все равно учимся, ты можешь сейчас сделать выводы и поменять технику, ты неизбежно будешь писать лучше, чем вчера, потому что мы развиваемся, тем более, через подобные обсуждения. И ты великолепный аналитик, недаром к тебе обращаются за советом и правками, ты прекрасный критик. И это не те критики, которые брызжут слюной от злости, ты умеешь разложить по полочкам, обозначить сильные и слабые стороны, это настоящая критика, конструктивная, профессиональная, ты чувствуешь текст. Знаешь, как мне нравится читать твои письма? Это же каждый раз маленькая история.