Наследство последнего императора. Том 4 - стр. 49

– Так вот, – продолжил он, – на самом же деле, большевики, взяв власть, точнее, подняв ее с панели, проявили поначалу неслыханную терпимость и даже мягкость по отношению к своим противникам и даже к непримиримым врагам. Ни одна буржуазная газета не была закрыта. Арестованных генералов, выступивших против красных, – ну, хоть того же генерала Краснова – освобождали под честное слово, что они не будут воевать против Советской власти. Генералы тут же свои обещания нарушали. Большевики с первых же дней пригласили в правительство своих политических противников, в частности, эсеров. Давали им треть мест в Совнаркоме.

– В еврейском совнаркоме, – съязвила Новосильцева.

– В еврейском? Почему в еврейском? Там только один еврей, Троцкий, да и тот евреем себя не считает.

– А Ленин? – с вызовом поинтересовалась Новосильцева. – Ведь его настоящая фамилия Лившиц. Мне покойный император говорил.

– Чушь он вам говорил, что не удивительно: покойный император умом и знаниями не отличался. Характером тоже. Потому безропотно дал себя свергнуть и расстрелять… Но это не имеет значения, а я продолжу… Пригласил Ленин эсеров в правительство, а они отблагодарили восстанием и покушением на него самого. И не большевики развели по всей России бандитизм, а Временное правительство, выпустившее из тюрем самых неисправимых злодеев. Но с бандитами в дискуссии вступать невозможно – вот и появилась чека, которая безжалостно стала бандитов истреблять. Вслед за ними – заговорщиков, саботажников, контрреволюционеров. Вы можете смеяться, но я поддерживаю лозунг Ленина: всякая революция лишь тогда чего-нибудь стоит, если она умеет защищаться. При Робеспьере в одном только Париже было шесть-восемь казней в день на протяжении чуть ли не года. Ленин до Робеспьера явно не дорос. Мало того: когда он пришел в себя после ранения, то в первую очередь потребовал немедленно прекратить террор. Я сам не слышал, но Локкарт свидетельствует, а я ему верю.

– Но ведь гражданскую войну распалил именно Ленин со своим штатным евреем?

– С каким?

– С Троцким.

– Ничего подобного. Гражданская война большевикам была совершенно ни к чему. Они поставили перед собой другие задачи – помимо прочего, создать самую мощную в мире науку и энергетику. Честно говоря, я поначалу не поверил, когда узнал, что только за первые месяцы своего правления они открыли более тридцати научно-исследовательских институтов. И вели они себя миролюбиво, пока гражданскую войну не объявили белые – тот же Краснов и Корнилов с Алексеевым. Только на что генералы рассчитывали?

– На поддержку русского народа! – раздраженно заявила Новосильцева. – Не понятно?

– Может быть, – неожиданно согласился Грондейс. – Но народ в массе своей белых не поддерживает.

– Народ полюбил Маркса? – ядовито поинтересовалась Новосильцева. – О котором и не слыхал. Народу понадобилась мировая революция? Не пойму, Людвиг, когда вы всерьез говорите, а когда смеетесь.

– Сейчас я не смеюсь, – возразил голландец. – Нисколько. Во-первых, Ленин – давно уже не тот ортодоксальный марксист, каким был до девятьсот пятого года. Только прикрывается иногда марксистской фразеологией, чтоб не попасть в изгои в собственной партии. Я давно за ним наблюдаю. И скажу твердо: Ульянов тихо, незаметно, постепенно переходит на позицию народников, на которых еще недавно нападал в своей книге «Кто такие друзья народа и как они воюют против социал-демократов». Его скорее можно назвать адептом русского стихийного крестьянского коммунизма, для которого у Маркса места нет. Наоборот, именно крестьянская Россия, да и вообще русские, для Маркса – предмет ненависти. Он считал русских