Наследница Вещего Олега - стр. 11
– Нет! – Пестрянка ухмыльнулась. – Цела, а не села!
– Но все время по-разному! – с отчаянием воскликнул Хельги.
– Ничего не по-разному! Просто ты не помнишь!
– Будь ц-ела, – на этот раз у него получилось немного ближе к нужному. – Теперь да?
Он быстро запомнил, что слова «целый» и «целовать» состоят в близком родстве, и при пожелании целости можно поцеловаться. Пестрянка увернулась, невольно смеясь, и он лишь успел скользнуть губами по ее лбу под повоем, но тоже засмеялся.
– Ты чего так рано встал? – удивилась Пестрянка.
– Я йэсщо не спал.
– Где же ты был?
– А! – Хельги махнул рукой за реку. – Там.
Вчерашний вечер выдался пасмурным, но без дождя, поэтому девки на той стороне допоздна пели и резвились в березняке. И визжали с таким задором, что сразу становилось ясно: парни там тоже есть. Пестрянка поджала губы: она сильно подозревала, что ночами, когда пятна не видно, веселость и разговорчивость Хельги приносят ему больший успех у люботинских девок, чем при свете дня.
– Эх, догуляешься! – вздохнула она, снова подумав о себе.
Хельги был старше ее на семь лет – давно уже не отрок. Но она порой смотрела на него почти материнским взглядом – таким беззаботным и легкомысленным он ей казался.
– Куда ты идешь с этим большим… колобок? – Хельги взял с травы свою сорочку и стал вытираться.
– Коробок! – поправила Пестрянка. – В лес к ужасной ведьме-колдунье.
– Виедьма? Хэкс? – Хельги сделал страшное лицо.
– Вот именно. Надо ей припасы отнести, – Пестрянка двинула плечом под лямкой короба.
– Это опаска?
– Опасно? Нет, пожалуй. Это Бура-баба. Тебе разве про нее не рассказывали?
– Ней. А мочно я пойду с тобой?
– Ну… – Пестрянка заколебалась. – Чего тебе там делать? Иди спать, а то потом Купалии проспишь.
– Нет, подощди менья.
Хельги сел на траву и принялся разбирать свои обмотки. Это было дело небыстрое, тем более что он их не свернул, когда снимал, а просто бросил, и теперь тканые шерстяные полосы длиной в семь локтей сперва надо было смотать. Пестрянка вздохнула, опустила короб к ногам. Вот навязался! Зачем ей брать его с собой? Да и можно ли, все-таки он чужой… Ну, не совсем чужой – он сын Вальгарда, а Вальгард приходился старшим братом Пестрянкиному свекру – Торлейву. То есть, по человеческому счету рассуждая, Хельги мог считать Буру-бабу своей мачехой. В ее прежней, человеческой жизни, где она звалась Домолюбой, старшей дочерью давно умершего плесковского князя Судогостя, и была женой воеводы Вальгарда. Однако три года назад уйдя в лес, Домолюба оборвала все свои человеческие связи. Даже родные дочери, Володея и Берислава, навещая ее, не имели права называть ее матерью и видеть лицо – только птичью личину. Поэтому они и не любили к ней ходить – уж очень было жутко и тоскливо смотреть на свою мать, которая больше вам не мать, не мертвая, но и не живая.
В глазах же Хельги, когда он наконец встал, застегнул пояс поверх сорочки и объявил, что готов, блестело лишь любопытство. Веки его припухли, волосы спутались, да и весь вид был помятый, но тем не менее он улыбался, ничуть не огорченный тем, что бессонная ночь прямо сразу переходит в новый день – к тому же хмурый и дождливый.
– Сходи хоть свиту надень, – предложила Пестрянка, глядя, как мелкие капли падают на серый холст его сорочки. – То есть это… капу