Нас звали «смертниками». Исповедь торпедоносца - стр. 41
Учили нас здорово, между прочим. Взлетел, делаешь круг. Все четыре разворота и заход на посадку должны быть четкими и безошибочными. Газ убрал – все, добавлять не имеешь права. Рано убрал и, спохватившись, прибавил – ошибка. На разборе тебе все припомнят. Кроме того, давали по два полета с имитацией отказа двигателя. На высоте 400 метров перед третьим разворотом – выключай его и давай садись.
А между тем подгоняемое нашим нетерпеливым желанием время неудержимо бежало вперед, приближая день первого самостоятельного полета. Последним этапом подготовки к нему была отработка исправления грубой посадки, так называемого «козла» – самой распространенной ошибки молодых учлетов.
Итак, четвертый разворот пройден, и вместо привычного мягкого приземления инструктор намеренно роняет самолет на взлетно-посадочную полосу так, что он, резко ударившись колесами о землю, подскакивает вверх. Если вовремя не предпринять правильных действий, подобные прыжки могут повториться несколько раз и, вполне вероятно, окончиться аварией.
Что, собственно, и произошло со мной, слава богу, не по моей вине. Макаренко так сильно шлепнул машину, что подломал стойку шасси. Поругались они с техником немного, часа через два поставили новую и опять в воздух. Это единственное за все время моей учебы в аэроклубе летное происшествие хоть и заставило в дальнейшем с большей осторожностью заходить на посадку, но не пробудило во мне боязнь полетов. Скорее наоборот, появилась уверенность, что ничего страшного со мной произойти не может…
И вот наконец наступает момент, которого я, как и все мои товарищи, ожидал с благоговейным трепетом. Сегодня я впервые останусь наедине с воздушной стихией, а место инструктора в передней кабине займет молчаливый и бесстрастный Иван Иванович. Он не скажет мне ни слова поддержки, не даст разгон за грубую ошибку и, конечно, не вырвет у меня из рук управление в критическое мгновение. Ведь мешок с песком, накрепко пристегнутый ремнями к пилотскому сиденью для сохранения центровки самолета, хоть и назван человеческим именем, от этого все же не перестает быть неодушевленным предметом. Но на сердце становится немного легче – не один полечу, с Иванычем.
Пройдена теоретическая программа обучения, усвоено назначение каждого элемента конструкции планера и двигателя, позади программа провозных полетов, и кажется, все должно пройти гладко, без сучка без задоринки…
– А если не справлюсь? – подтачивает изнутри едкий червячок сомнения.
– Не я первый, не я последний! Не хуже других! – довольно быстро нахожу вполне убедительный ответ.
– Как же! Один… Без инструктора…
– Но ведь он все-таки допустил меня к самостоятельному вылету!
– А вдруг откажет двигатель? Разобьешься, и все – отлетался! – никак не уймется он.
– Ничего, спланирую и сяду, мы же отрабатывали подобную ситуацию! – Постепенно страх уступает место деловитой проработке всех возможных вариантов действий в различных непредвиденных ситуациях. Через некоторое время от него уже и след простыл, но не стоит раньше времени праздновать победу. В любой момент он снова может вернуться и попытаться задушить в своих липких объятиях мою еще недостаточно окрепшую веру в себя. Но теперь я уже знаю, что делать, и готов к новому поединку…
Макаренко, излучая абсолютную невозмутимость, пока еще есть время, дает последние советы и указания. «Еще бы, – ловлю себя на мысли, – сколько таких вот, как мы, прошло через его руки». Что на самом деле скрывается за внешним спокойствием инструктора, провожающего в небо своих неоперившихся птенцов, я узнал лишь пару лет спустя, когда волею судьбы сам оказался на его месте.