На заре новой эры. Автобиография отца виртуальной реальности - стр. 36

Чтобы система виртуальной реальности работала хорошо, необходимо, чтобы она включала в себя самые лучшие технические возможности восприятия человеческой активности. Тогда она смогла бы создать практически любое переживание посредством обратной связи. Может статься, что VR окажется опаснейшим изобретением в истории.

Стойте, перестаньте так думать! Назад! Подумайте о чем-нибудь другом. Научитесь играть на флейте сякухати, поезжайте в путешествие по экзотическим местам, избегайте Мысли.

Мне было семнадцать, когда купол был завершен. Мне предстояло получить степень бакалавра по математике, а я уже был помощником учителя в выпускных классах.

Но я боялся, что, возможно, загоняю себя в ловушку, когда учу людей создавать вредные машины. Мне нужно было посмотреть мир и сформировать свою картину.

Словно по сигналу, я познакомился с одним парнем, который говорил, что он поэт из Нью-Йорка. Я никогда не встречал никого, кто говорил о себе так. У него были длинные волосы и козлиная бородка. Он приехал в провинциальную школу искусств подальше от большого города.

Внезапно мне очень захотелось туда поехать. Почему? Отчасти из-за очарования авангардных журналов, которые я читал в библиотеке. Отчасти из-за увлеченности творчеством Конлона Нанкарроу[26], синтезаторами и экспериментальной музыкой. Нет, на самом деле, совсем не из-за этого. Мои родители были в Нью-Йорке художниками просто потому, что им так захотелось. Я должен был пойти по стопам матери.

Деньги стали огромной проблемой. Расценки за обучение в Нью-Йоркской школе искусств по сравнению с Университетом штата Нью-Мексико кусались. Отец взял ссуду под залог купола.

Мы колесили по стране на микроавтобусе этого парня. Я был поражен, какой насыщенной стала зелень ландшафта, когда мы уехали дальше на восток. Когда перед моими глазами появился Манхэттен, я так разволновался, что это было похоже на припадок. Мы не остановились там, а проехали дальше, к маленькому студенческому городку на севере штата.

Я был абсолютно не готов к снобизму. Почти все ребята были из обеспеченных семей. Я читал Торстейна Веблена, которого очень любил читать отец и который написал тот сценарий, по которому эти ребята жили. Любая форма выражения была жалобой. «Рожденные слишком поздно», как говорилось в одной студенческой песенке. Мы были беднягами, тосковавшими по шестидесятым.

Там царила атмосфера яркого, показного расточительства. Редкие шикарные спортивные авто разбивали по вечерам в пятницу в специально подстроенных авариях. В субботу об этом уже рассказывали.

Но при этом всех постоянно тянуло к деланой бедности и страданию. В общагах был страшный бардак, как в самых бедных районах Нью-Йорка тех лет. Мода диктовала жить как рвань. Все были радикалами; любой знал больше остальных о настоящей жизни, настоящей бедности, настоящем страдании.

Дети самых богатых семейств сидели на героине. Это допускалось. Они услужливо поддерживали культ личности друг друга. Один был гениальным поэтом, другой – талантливым кинорежиссером.

Думаю, во всей школе я был единственным, кому приходилось самому зарабатывать на жизнь. Но я так хотел, чтобы они меня приняли. Чтобы относились ко мне как к настоящему творческому человеку. Разумеется, у меня не было ни малейшего шанса. На мне огромными красными буквами было написано: «деревенщина».