На войне как на войне (сборник) - стр. 21
Ждали тепла. Тепло принес обложной дождь. Он смыл холод, размочил землю, и освобожденная весна понеслась стремительно, широко разбрасывая мягкие зеленые крылья. Серые обмякшие поля и луга на глазах покрылись множеством ярко-зеленых лужаек. Потемнела озимь. Грязь на дорогах от солнца сморщилась, а ручейки похудели и старались поскорей ускользнуть в холодок. Незаметно разбухла черемуха, тополь сбросил с веток лиловых гусениц и выпустил липкие пучки пахучих листков. Ольха – серая, искривленная – надела новую махровую папаху. Неуверенно, боязливо щелкнул соловей.
В полях загудели тракторы. Отполированный лемех рядами клал бурые пласты, потом их кромсали острые диски культиваторов, а зубья борон, словно гребнем, прочесывали пашню.
Василий Ильич забирал огород высоким тыном. Колья и жерди рубил в роще за рекой и таскал на себе.
Сбросив с плеч громоздкую связку ольховых кольев, боясь разогнуть спину, Овсов присел отдохнуть.
– Так и горб нажить не мудрено, сосед!
Василий Ильич поднял голову и увидел Матвея Кожина. Матвей снял фуражку с захватанным козырьком и, погладив лысину, присел рядом.
– Запоздала нынче весна.
– Запоздала, – согласился Овсов.
– Плохи дела, Василий…
Василий Ильич вопросительно взглянул на соседа.
– Сев-то пора кончить, а мы все еще возимся. Хуже всех мы в районе…
Чувство затаенной неловкости при встречах с односельчанами с первого дня приезда не покидало Овсова. Ему ни с кем не хотелось встречаться и особенно неприятно было отвечать на вопросы: «Ну, как на новом месте? Что собираешься делать?.. Почему из города уехал?..» и т. д. Даже с Матвеем, соседом, ему было неудобно и совершенно не о чем говорить.
Василий Ильич поднялся, но Кожин удержал его за полу пиджака.
– Да сиди ты… Успеешь…
Василий Ильич нехотя сел, сорвал травинку, пожевал ее, сплюнул с языка горечь и сказал что-то неопределенное:
– Да, видишь, оно как, а…
– Ты о чем? – Матвей похлопал по коленке фуражкой и, приставив к глазам руку, посмотрел на дорогу. – Конь, что ль, это? Куда его несет?
По дороге, загребая ногами пыль, шел Иван Копылов. Глядя на него, Василий Ильич думал, как метко окрестили человека Конем. Ступал Копылов редко и грузно, на длинной худой шее его, как у лошади, моталась голова. Заметив Матвея с Овсовым, Конь свернул и, сильно сгорбившись, зашагал к ним. Поздоровался молча, крепко, как клещами, сжимая пальцы, затем сел на землю по-турецки и стал закуривать.
– О чем разговор-то?
– Да так… О недостатках наших, – усмехнулся Матвей.
– А-а… Ну и что?
– Матвей Савельич говорит, самый бедный колхоз наш в районе, – сказал Василий Ильич.
– Ничего, вылезем. От нас зависит…
– Трудновато будет, – перебил Матвей Коня. – За что ни возьмись – все плохо. Вот хоть бы скот…
– Со скотом, и верно, жидковато, – сказал Конь. – Пока не приведем в порядок сенокосы и выгоны, не поднять животноводство. Негде скотину пасти. Гоняем изо дня в день по одному месту.
– И сена из года в год не выкашиваем. А раньше оно у нас не поедалось. – Матвей встал, надел фуражку. – Ты, Василий, зря так надрываешься. Лучше сходи в правление, попроси лошадь, – посоветовал он Овсову.
– Успею еще. Пока в охотку, ничего, – улыбнулся Василий Ильич.
– Ну смотри. Усадьбу-то пора пахать.
– Завтра начать думаю, – Василий Ильич замялся, – только вот не знаю, как с семенами быть.