На войне как на войне (сборник) - стр. 23

Потом шлепнулись на землю и, изобразив таким образом танец на животе, вскочили и протянули свои грязные ладошки.

Василий Ильич сунул им двугривенный.

Подошел Мартын – низкорослый цыган с маленькой лохматой головой. Трудно было рассмотреть его лицо, так густо оно обросло. Черные жесткие волосы лезли из шеи, ушей, ноздрей и даже из глаз.

– Я к тебе, Мартын, по делу, – проговорил Овсов, пожимая костлявую руку цыгана, которую тот насильно сунул Василию Ильичу.

Мартын пристально с ног до головы осмотрел Овсова и сказал:

– Коня не дам: кормить коня надо. Скоро в дорогу айда.

– Ну, раз не дашь, то о чем говорить, – обиделся Овсов и поворотился идти.

Мартын схватил его за рукав:

– Стой! Я раздумал. Дам коня. На один день дам.

– Мне больше не надо.

– Эх, голова! Так бы и говорил, на один день. А то – «дай коня».

– Сколько за него? – прямо спросил Овсов.

– Не жалко. Любую половину возьму.

– Какую половину? – удивился Василий Ильич.

– Пятьдесят рублей.

– Да ты спятил, Мартын. С других двадцать пять, а с меня пятьдесят.

– Так я ж тебе дам другого коня; у меня их два, пойдем покажу. – И Мартын потащил Овсова в кусты, росшие за домом. Там паслись две лошади: гладкая кобыла рыжей масти и гнедой мерин, до того тощий, что, казалось, стоит ему надуться, и ребра прорвут кожу. Мерин поднял голову и попытался заржать, но горло его издало только хриплое бульканье.

– Выбирай, – и цыган громко чмокнул. – Вот этот конь – половина, – показал он на кобылицу, – а этот – двадцать пять.

– И этот твой? – усмехнулся Василий Ильич, разглядывая мерина.

– Мой! Подарили. Сказали – бери, Мартын, коня, только шкуру принеси, как подохнет. А зачем подыхать такому коню? Ты посмотри на глаза, – Мартын повернул мерину голову и показал мутные, печальные лошадиные глаза. – А зубы, зубы смотри, – хвастался цыган. – Глянь, глянь на копыта. Таких копыт наищешься, – и Мартын показал копыта.

Пахать на цыганской лошади Василию Ильичу уже не хотелось.

– Ну, какую тебе? – спросил Мартын.

Овсов решил отказаться.

– Вот какой ты непонятливый! – взмахнул руками цыган. – Ну, бери кобылицу.

– Ладно, давай, – согласился Овсов, тяжело вздыхая.

– Эй, оброть! – закричал Мартын.

Прибежал цыганенок с уздой. Мартын поймал кобылицу и подвел ее к Овсову:

– Гроши.

Василий Ильич подал ему деньги. Цыган помял бумажку.

– Добавь.

Овсов пожал плечами: нет, дескать. Мартын прищурился, показывая на левый карман пиджака. Василий Ильич плюнул и в сердцах сунул цыгану пятерку.

В тот же день Василий Ильич вспахал и заборонил полоску, а на следующий – посадил картофель. Теперь Овсов все время проводил на огороде.

– Ты подумай, Маша, – убеждал он жену, – все будет свое: огурцы, капуста, лук, морковь, на будущий год землянику разведем.

– Да не чуди ты, – отмахивалась Марья Антоновна. – Неужели ты думаешь, я здесь до осени буду сидеть и дожидаться твоей капусты?

– А куда же ты денешься?

– Уеду в город.

– Кому ты там нужна? Дочке? Она еще, наверное, не может от радости опомниться, что тебя нет. Будешь, голубушка, здесь жить и в колхозе работать.

– А может быть, я свинаркой знаменитой стану? – ехидно спрашивала Марья Антоновна.

– Со временем, может быть.

– Ох, не смеши, отстань.

Василий Ильич надеялся, что со временем жена привыкнет. Он шел в огород один. Полол гряды, поливал их, пикировал рассаду, то есть занимался тем делом, каким обычно пренебрегают в деревне мужчины. Иногда и Марья Антоновна появлялась в огороде.