На два голоса - стр. 3
– А жизнь-то налаживается…
– Это пока тебя ломать не начало. Потом начнется ползание на брюхе и уговоры: «Ну, Няечка, ну, пожалуйста, дай денег… – Она запищала, изображая мои просящие интонации. – Я все верну, в самый-самый последний раз…»
– Кстати, всегда было интересно: откуда ты берешь бабло?
– Чтобы спонсировать тебя?
– Чтобы существовать самой.
– Работаю. В отличие от тебя. Мои прибамбашечки берут в сувенирную лавку. И на базаре тоже.
«Прибамбашечками» она называет феньки, игрушки, лоскутные картинки и коврики. Подозреваю, что она феерически одарена – из любого мусора может сделать маленький шедевр.
– И что же тогда до сих пор на обратный билет не заработала?
Спрашивая, знаю ответ, и оттого чуток стыдно: заработанное Няей бабло тут же вытрясают из нее обитатели притона, вроде меня. К тому же творить изделия здесь невозможно, она занимается этим в соседнем скверике, а сейчас зарядили дожди.
– Послушай, Найт, – она только взглядом дает понять, какое же я лицемерное дерьмо, – ты ведь самый вменяемой из здешней тусни. Неужели никогда не пробовал выбраться из этой помойки? Бросить наркоту, устроиться куда-нибудь…
– Завести жену и пяток ребятишек, тачку, собаку и мебель Икея?.. Ты забываешь: во-первых, у меня СПИД, а «значит, мы умрем». Во-вторых, каждый проматывает жизнь по-своему, на свой вкус. Кто-то зарабатывает себе геморрой в офисе, елозя задницей по стулу и пресмыкаясь перед начальством, а кто-то методично гробит свой организм бухлом или наркотой. И тот и другой конец – один. Так зачем растягивать то, что не в кайф? Дольше – не значит счастливее.
– Что-то я не наблюдаю в твоей жизни особого счастья, – протянула Няя, с удовлетворением разглаживая свежевышитый лепесток цветика-семицветика на коленке. – Одно саморазрушение.
Джины в цветочках и птичках были хороши. Даже грязные. Но ей мало украшать себя – вот и на окне в кухне веселенькие лоскутные занавесочки (о которые жильцы и гости вытирают руки, а то и сморкаются), и вокруг лампочки плетеный абажурчик.
– Тебе милее самосовершенствование? Которое есть онанизм, как сказал герой Чака Паланика в «Бойцовском клубе». Так что аутодеструкция рулит.
– В институте ты вроде не доучился, где же таких умных слов накопал?
– Читаю много.
– И когда только время находишь? Вроде перерывов между пьянками-ширянием-траханьем-ломками-грабежами у тебя не замечается.
– А я как Цезарь, все успеваю.
– Да? Что-то не шибко вы с ним похожи. Внешне, во всяком случае. Жалко мне тебя, Найт, – она протянула руку и потрепала меня по грязным волосам. Вышло неловко, и Няя порозовела – там, где веснушки. – Может, все-таки выкарабкаешься еще, а?
– На хер мне твоя жалость. У меня все отлично, себя пожалей. Рассуждаешь о помойке, а сама в ней по уши. Живешь в клоаке, дождешься, что на иглу посадят или по кругу пустят. – Настроение стремительно падало. Начало подташнивать и знобить – верные признаки приближающейся ломки. – Ладно, забей. Как у тебя с баблом?
– Нету. Правда, нету, – она виновато развела руками.
Мог бы и не спрашивать: при бабле не стала бы жевать протухшую кашу.
Мелькнула мысль: а ведь найдись нормальный мужик – не наркош, не уголовник, – возьми ее к себе или сними квартиру, так она бы и себя кормила, и его, и мамочке еще посылала. С ее-то талантищем. А может, она сама на это надеется? Совсем смешно, если на меня рассчитывает – в качестве такого вот мужика. Я хмыкнул.