Мышеловка для полковника - стр. 22
Она встала, подошла к окну, отодвинула штору.
– Нет. Ту квартиру я продал, не смог там жить, – он подошел и встал сзади. – Я говорил тебе. Здесь все новое. Здесь только Рейси. Иногда заезжает отец. Но чаще я езжу к нему.
– Я бы хотела увидеться с Милисой, – сказала Джин, глядя вниз, на пустынный двор. – Это возможно?
– Возможно. Я уверен, она обрадуется, когда ты придешь.
– Она спрашивала обо мне?
– Спрашивала. Я ей сказал, что ты уехала в Израиль. Она тебе очень доверяла, хотя никогда не сказала ни слова об этом.
Он помолчал с минуту и спросил:
– Твоя мать – русская княгиня? Эмигрантка? Я бы хотел познакомиться с ней.
– Не думаю, что это возможно, – Джин пожала плечами. – У нее очень болезненное отношение к КГБ. Сколько бы времени ни прошло, она не может забыть. И простить не может в душе. Хотя вслух говорит, что прощает. Понимает, что теперь другие люди. И все другое.
– Она пострадала от преследований?
– Еще как пострадала. Ее отца реабилитировали, но утешения в этом мало. Знакомство с действующим офицером КГБ было бы ей малоприятно. Впрочем, – она повернулась, – мне бы тоже не хотелось видеться с твоим отцом. Даже случайно. Мне много известно о нем.
– Зачем же ты все-таки нашла меня? – глядя ей в лицо, он провел пальцами по ее плечу, собрав гармошкой черный шелк блузы. – Из любопытства?
– Я искала случая попасть в Москву, – ответила она совершенно искренне.
– Чтобы посмотреть на улицу Гиляровского, где якобы жила, – усмехнулся он.
– Нет, чтобы увидеться с тобой и узнать о Милисе, – призналась она. – Я часто вспоминала наши разговоры в Сирии. Но, кажется, выбрала неудачный момент.
Она слегка повернула голову, отбрасывая волосы назад, отступила на шаг.
– Даже сама не ожидала, что здесь все так поменялось.
– Что именно? – он сел в кресло, закурил сигарету. – Ты об этой истерии на ТВ?
– Да, теперь здесь все сильно не любят Америку.
Она опустилась на диван напротив. Он наклонился, налил ей еще вина. Себе плеснул виски.
– Предвыборная трескотня, не больше того. Верят те, у кого нет мозгов, – сказал он на удивление равнодушно. – Как и в советское время, верить телевизору – это обрекать себя на отупение. Но разве в Америке не так? Когда ставки высоки?
– Не совсем так, – ответила она мягко. – В Америке всегда есть альтернатива. Всему. А здесь нет.
– Мне не хотелось бы с тобой обсуждать политику, – он поморщился.
– Мне тоже. Но общий климат мне не нравится. Мне не нравится, когда людей в одной стране делят на своих и врагов.
– Как ты понимаешь, это зависит не от меня, и не от тебя тоже, – он пожал плечами.
– Мне почти все равно, – она тоже пожала плечами в ответ. – Я не знаю эту страну. И через несколько дней спокойно вернусь в Америку. Но мне жалко маму. Сколько бы ни прошло лет с тех пор, как она отсюда уехала, она чувствует связь со всем, что здесь происходит. И ей тревожно. Советский ренессанс ее не радует.
– Кого он радует?
– Разве тебя – нет? – она удивилась. – Восстановление мощного влияния армии, спецслужб? Проникновение их во все сферы жизни общества, полный контроль? Почти как в Третьем рейхе. Тоталитарный диктат, делай, что хочешь – все безнаказанно.
– Меня не радует.
Он положил сигарету в пепельницу, встал, обошел диван, опустил руки ей на плечи.
– Я же говорил тебе, Леонид Логинов не родной мне отец, родной совсем другой, и, видимо, гены у меня другие. Всякое вранье мне противно, даже если оно во благо, как его понимают те, кто врут. Я интересовался своими предками. Не по линии Логиновых, по материной линии и по настоящему отцу. Ну, по нему там все крепостные, но все-таки крестьяне, не лакеи. А у матери сплошь учителя и врачи. То есть люди с образованием. Но чтобы князья, – он покачал головой. – Я как прочел «урожденная княгиня Голицына», то подумал – ну, куда уж нам до госпожи Фостер-Роджерс, – он разворошил ее волосы на затылке, – из нашей-то тверской да владимирской норы. Как-никак, Гедеминовичи, Романовым ровни.