Мясницкая. Прогулки по старой Москве - стр. 17
Третьяков, конечно, поддержал художника, однако их мольбам никто не внял.
* * *
Кстати, «Славянский базар» был первым русским рестораном в Москве. Ранее такие заведения открывали исключительно французы. Русский же общепит представлен был трактирами – с большими деревянными столами, закопченным потолком, «машиной», исполнявшей попсу тех лет, и половыми-ярославцами – жуликоватыми, но расторопными парнями, стриженными в кружок. В «Базаре» же кухня была русская, однако обслуживание – на европейский лад.
Ресторан почти сразу стал культовым местом. Писатель Петр Боборыкин так расхваливал это общепитовское заведение: «Ресторан „Славянского базара“ доедал свои завтраки. Оставалось четверть до двух часов. Зала, переделанная из трехэтажного базара, в этот ясный день поражала приезжих из провинции да и москвичей, кто в ней редко бывал, своим простором, светом сверху, движеньем, архитектурными подробностями. Чугунные выкрашенные столбы и помост, выступающий посредине, с купидонами и завитушками, наполняли пустоту огромной махины, останавливали на себе глаз, щекотали по-своему смутное художественное чувство даже у заскорузлых обывателей откуда-нибудь из Чухломы или Варнавина».
А подобных посетителей здесь было море разливанное. Ведь в Китай-город по купеческим делам съезжались представители практически всех российских фирм из самых отдаленных и глухих уездных городков. И, разумеется, купец шел не куда-нибудь, а в «Славянский базар». Во-первых, потому что это статусно (даже в Варнавине ходили легенды о московских ресторанах, среди которых этот занимал одно из первых мест),
а во-вторых, так как московские коллеги часто приглашали коммерсанта из провинции «откушать» – в надежде, что упившийся провинциал сделается более сговорчивым. Однако подобные надежды не всегда оправдывались: житель спокойного, экологически чистого города «держал градус» лучше, чем обитатель суетливой и загаженной заводами первопрестольной.
На провинциала больше действовали не напитки, а невиданные интерьеры: «Идущий овалом ряд широких окон второго этажа с бюстами русских писателей в простенках, показывал извнутри драпировки, обои под изразцы, фигурные двери, просветы площадок, окон, лестниц. Бассейн с фонтанчиком прибавлял к смягченному топоту ног по асфальту тонкое журчание струек воды. От них шла свежесть, которая говорила как будто о присутствии зелени или грота из мшистых камней. По стенам пологие диваны темно-малинового трипа успокаивали зрение и манили к себе за столы, покрытые свежим, глянцевито-выглаженным бельем. Столики поменьше, расставленные по обеим сторонам помоста и столбов, сгущали трактирную жизнь. Черный с украшениями буфет под часами, занимающий всю заднюю стену, покрытый сплошь закусками, смотрел столом богатой лаборатории, где расставлены разноцветные препараты. Справа и слева в передних стояли сумерки. Служители в голубых рубашках и казакинах с сборками на талье, молодцеватые и степенные, молча вешали верхнее платье. Из стеклянных дверей виднелись обширные сени с лестницей наверх, завешенной триповой веревкой с кистями, а в глубине мелькала езда Никольской, блестели вывески и подъезды».
Кстати, буфет был истинным спасением для тех, кто жаждал жить красиво, но не имел на это средств. Дело в том, что рюмка водки стоила здесь очень дорого – 30 копеек (в большинстве московских ресторанов – не больше десяти). Но, выпив ее, можно было закусить – почти что без ограничений. И некоторые экономы, выпив всего-навсего три рюмки и оставив гривенник на чай, наедались за истраченный рубль до отвалу, на весь день.