Мякоть - стр. 42
За столом послышались вежливые смешки.
– А вот когда мы стали родственниками, – Клинский сделал паузу и почему-то напряг скулы. – Ну ладно. Собственно, это все, что я хотел сказать. Светлая память моему другу и соболезнования его сыну. Держись, Рыбкин. Предлагаю почтить память умершего вставанием. Помолчим.
Встали все. Рыбкин растерянно огляделся и все, с кем он сталкивался взглядом, кивали ему. Вот только ощущение, что скорбят они не по его отцу, которого никто, кроме Сергея Сергеевича, и не видел никогда, Рыбкина не оставляло.
– Все, – стукнул костяшками пальцев по столу Клинский. – Все свободны. Но сначала нужно расписаться.
…
Рыбкин никуда не пошел. Выбрался в коридор, сел в пластиковое кресло, оперся локтями о колени и стал ждать. Что-то должно было произойти.
Следом за ним вышла Галка. Посмотрела на него, фыркнула и ускакала в сторону буфета.
– Прости меня, если что, – постучал себя по лбу Горохов и засеменил в свой отдел.
– Встретимся в прощеное воскресенье, – буркнул ему вслед Рыбкин.
– Держись, – сказал ему Корней, слегка прихрамывая и надевая на нос черные очки. – Все там будем.
– Соболезную, – процедил сквозь зубы Никитский.
– Увы, – развел руками Безбабный.
– Ты как? – спросил Рыбкин Вику.
Вика, Виктория Ламина, Виктория Юрьевна Ламина вышла в коридор, наткнулась на взгляд Рыбкина и замерла. И он спросил:
– Ты как?
– Мне уже за сорок, – сказала она. – У меня хорошая работа. Есть ребенок. Есть квартира. Но я одна.
– И что? – не понял Рыбкин. – Зачем ты мне все это говоришь?
– Это ответ на вопрос, – сказала Вика. – Ты спросил – я ответила.
Она кивнула и пошла по коридору к своему офису.
– Ты спросил – я ответила, – повторил ее слова Рыбкин и подумал, что она должна была сказать – «Вы спросили – я ответила». Нет, они конечно были на ты и даже более, чем на ты, но не здесь. И не теперь. Уже довольно давно. И это было из ряда вон. Что-то происходило.
– Так… – из конференц-зала выглянул Далич. – Все разбежались? А! Не все! Вы ждете? Заходите!
Рыбкин поднялся, вернулся в зал, подошел к Лидочке и, вполголоса чертыхаясь, принялся подписывать толстую кипу бумаг. Да уж, лучше и не придумаешь, собрать распечатанный доклад у тех, кому он был роздан, поменять первый лист, озаглавив его «протокол собрания», и вот тебе очередное бюрократическое цунами.
– Увы, – бормотал над ухом Рыбкина Далич. – Ничего не попишешь. Или, если откровенно, писать – не переписать.
– Большая компания – большой архив, – неудачно пошутил Рыбкин и поднялся.
– Соболезную, – на всякий случай сказал Далич.
– Спасибо, – кивнул Рыбкин, вышел в коридор и спустился на первый этаж.
– Вот черт, – услышал он в спину.
Это был Матвей Петелин – недавний докладчик и по совместительству сын старинного друга Клинского. Настоящего друга, а не такого, как отец Рыбкина.
– Вот черт, – повторил Петелин, вытирая пот уже порядком замызганной перчаткой и одновременно с этим пытаясь удержать в руках черную папку и почему-то молоток. – Ты забыл подписать заявление на отпуск.
– И с таким поручением посылают финансового директора? – удивился Рыбкин.
– Да вот так, – развел руками Петелин и уронил папку.
Листы бумаги разлетелись во все стороны.
– Подержи молоток, – попросил он и дал Рыбкину инструмент. Затем присел и начал быстро собирать листки.