Мякоть - стр. 32

– А если была бы другая? Лучшая жизнь?

«Может быть, и Ольга была бы другой? Ольга Рыбкина…»

– Без нас, – вдруг серьезно сказал Горохов.

…

– Вовка? Ты?

– Ну ты даешь, Рыбкин. А кто еще мог взять мой телефон кроме меня? Ты где?

– У Гороха под Рузой, – ответил Рыбкин. – Звоню, пока он убежал отлить. Пьем пиво, вино, скоро перейдем на виски. Не хочешь приехать?

– Увы, нет. Точнее – не могу. Сегодня допоздна, завтра с утра опять хлопоты. Это ж не ваша корпорация, нас ноги кормят.

– К нам тоже денежки не сами собой текут, – заметил Рыбкин. – Ничего не удалось узнать?

– Занимаюсь, – сдержанно ответил Кашин. – Когда в Москву?

– Завтра совещание с утра, – сказал Рыбкин. – А потом… не знаю. Некуда деваться. До конца недели я свободен.

– Блин, – пробормотал Кашин. – А к моей Лариске закатили родственники с детьми. На тот год поступать, сорвались с учебы, шастают по Москве.

– Не бери в голову, – успокоил приятеля Рыбкин. – В крайнем случае вернусь опять к Гороху. Он тоже холост до конца недели. Есть хоть какая информация?

– Все странно, – признался Кашин. – Красного Пежо с таким номером нет. Похоже, фальшак. Или ты что-то перепутал. Саши Морозовой – нет. В парикмахерской, кстати, тоже. Была девчонка, имя тоже было, и сплыла. Ни договоров, ни заявления. Беда с этими ИП, приятель. Рассеиваются как дым. Ничего нет, Рыбкин. Как и не было. Так что… подумываю, как попасть в ту квартиру. Последняя зацепка. И, кажется, есть варианты.

– Ты там без… фанатизма, – попросил Рыбкин.

– Не так страшны органы, как их урчание в животе, – засмеялся Кашин и нажал отбой.

…

– Как она? – спросил Горохов.

– Кто она? – переспросил Рыбкин, хотя сразу понял, о ком идет речь.

– Ну как же? – надул губы Горохов. – Девчонка. Помнишь, я тебе говорил? Ну, в парикмахерской. Которая меня сразу своим обликом пришпилила. Чем-то невыразимым…

– Думаешь, такая тоже взяла бы твою фамилию? – спросил Рыбкин.

– Хрен ее знает… – задумался Горохов. – Вряд ли, конечно. Я уже свою фамилию отдал, другой нет. Нечего отдавать. А если серьезно, то, думаю, что нет. Она бы и не заметила меня. Она же как эхо.

– Эхо? – не понял Рыбкин.

– Ну… – подмигнул Рыбкину Горохов и махнул рукой куда-то в сторону Селигера. – Как в горах. Отзывается. Надо только крикнуть. А мне нечем. Увы.

– Каждому отзывается? – спросил Рыбкин.

– Не эхо, – уточнил Горохов. – Как эхо. Не каждому. Может быть, никому.

– Никому… – повторил Рыбкин.

– А вот и Вася! – заорал Горохов.

…

Вася пришел с севера. По колючей стерне, но почему-то босым. Высокие ботинки, стянутые шнурками, болтались у него на плече. В правой руке у него чернел гитарный чехол. Кофр. Как у Бандераса в «Десперадо». Только волосы у него оказались не черными, а седыми. И лицо было изборождено морщинами. И в чехле вместо оружия лежала гитара. Обычная. Не так, чтобы барахло, вполне приличная, но не из тех, с которых сдувают пылинки. Джанго. Поцарапанная и побитая, но живая. И даже гриф был протерт лимонным маслом, соответствующий запах он во всяком случае издавал. Вася хмуро окинул взглядом и Горохова, и Рыбкина, уселся на стул, а они успели переместиться в беседку, и положил пальцы на струны.

– Простите, – спросил Рыбкин. – Мы раньше встречались с вами?

Вася, который не удостоил ни Горохова, ни Рыбкина рукопожатием, а лишь ограничился двумя кивками, пожал плечами.