Мы не скажем маме - стр. 25
Я так часто вспоминала вечер, проведённый в компании Марка, когда мы поедали суши, что теперь начинало казаться, что я всё придумала. Не мог же он на самом деле обсасывать мои пальцы с таким видом, словно… словно… словно это приносит ему удовольствие… А теперь он нависает сверху и его лицо так близко к моему.
Он перестаёт улыбаться. На мгновение его глаза устремляются к моим губам, отчего губы начинает саднить и покалывать. И я медленно облизываю их.
Зрачки Марка расширяются, делая тёмные глаза почти чёрными. Почему-то я уверена: если бы мне пришло в голову прямо сейчас потребовать поцеловать меня, он бы сделал это.
Мысль о поцелуе заставляет меня покраснеть.
Боже мой! О чём я думаю?!
Он – взрослый мужчина, практически муж моей матери. Одно это обстоятельство должно начисто стирать из мыслей всё, связанное с ним в другом плане. В его разговоре так часто звучит слово “маленькая”, что становится сразу понятно: для него я ребёнок и возится он со мной из жалости. Но я всё чаще ловлю себя на мысли, что хочу, жажду получить от него другого внимания.
– Ах, ты, маленькая негодница! – выдыхает Марк мне в лицо, и я морщусь, услышав становящееся ненавистным словечко. – Сейчас я тебя проучу!..
Его шутливый тон никак не вяжется с серьёзным видом. Но вот мужчина отпускает мои руки и начинает щекотать.
– Нет, нет, нет! – кричу я, извиваясь под сильным и крепким телом мужчины.
Ему ничегошеньки не стоит удерживать мои ноги, прижимать меня к полу, щекотать и отклоняться от моих рук, которыми я пытаюсь оттолкнуть его или пощекотать в ответ. Но, видимо, устав сопротивляться, Марк сжимает оба моих запястья ручищей и поднимает, крепко удерживая, над моей головой. Он продолжает свою экзекуцию одной рукой, а я сопротивляюсь отчаянней. Лишённая свободы рук, я дрыгаю ногами и извиваюсь, пока мужские пальцы щекотят рёбра и бока.
В какой-то момент моя футболка задирается, и Марк – случайно или нет – задевает пальцами участок обнажённой кожи. Ведёт по рёбрам вверх, под футболку, почти до кромки боковой части бюстгальтера, спускается вниз. И так несколько раз.
Каждый из которых я сжимаюсь от сладостного предвкушения каких-то иных прикосновений.
Я перестаю сопротивляться. И смеяться перестаю. Щекотание перетекает в неясные вождения пальцами по коже, пока Марк и вовсе не перестаёт меня касаться, поправляя на место край футболки.
– Мне нужно уйти, Настя, – выдыхает он, заглядывая в мои глаза. – Нужно немного проветриться. Я собирался немного украсить гирляндами возле входа. Так вот, лучше заняться этим, пока окончательно не стемнело.
В его глазах я вижу целое море эмоций. Они мелькают как калейдоскоп.
Он не хочет уходить. Я чувствую это. Я просто знаю, что он хочет остаться. Знаю, почему не может, так же, как и знаю, что это всё неправильно. Неправильно то, что мы делаем сейчас, неправильно даже наше тайное общение. Неправильно сопротивляться желанию дурачиться вместе, неправильно само желание. Это слишком сложно для моего понимания. Я отказываюсь это понимать. Но я знаю, что не имею права хотеть и не смогу получить чего-то большего.
– А можно пойти с вами? – спрашиваю, прикусывая губу.
– Ты хочешь выйти во двор? – осекается он.
Я пожимаю плечами, внутренне содрогаясь от страха. Я никогда прежде не решалась на что-то столь безрассудное. Да и желания идти наперекор наставлениям мамы мне как-то не приходило в голову.