Музыка Нового Света. Том 1 - стр. 2
И сидя в полной тишине своего небольшого дома, чуть обособленного от других просекой, Генри Уотерс глазел, не отрываясь, на спокойный огонёк свечи, и думал… думал…
Последнее время в его мыслях постоянно звучала эта мелодия – старинная колыбельная, которую он запомнил ещё с детства благодаря стараниям покойной матери. Набожная женщина, по принуждению ставшая протестанткой, она не забывала своих корней, уходящих далеко-далеко в историю древней Скандинавии. Она любила время от времени напоминать и супругу-плантатору, и непутёвому сыну, выросшему на проповедях лютеранских священников, о своей принадлежности к королевскому роду данов – Скъёльдунгов.
Раньше он не задумывался о том, настолько это значимо – помнить о предках, о неких фактах из далёкого прошлого, способных повлиять также и на настоящее. Его мать всегда была такой, до самой смерти – она жила легендами о Скандинавских конунгах, рассказывала о величии королей прошлого и восхваляла свою родину, лежащую далеко за Атлантикой.
Генри никогда не понимал её. Он не понимал её связи с миром, к которому нельзя было прикоснуться. Он также не понимал своего отца – пьяницу и развратника, обожавшего тискать чернокожих рабынь, а таковых у него имелось целых три. Земные привязанности родителей стали когда-то для Генри бременем, поэтому, ещё в возрасте тринадцати лет, он бежал из Чарльстона в Пенсильванию, где его ждали долгие скитания и свобода вероисповедания.
Множество значимых событий пронеслись у него перед глазами, стоило лишь на мгновение унестись назад, в одинокое детство… И что теперь?
Он снова одинок. Он – один из самых уважаемых людей в поселении, знакомый Ричарда Пенна и верховного судьи провинции Уилльяма Аллена, свободный и независимый, рождённый в Новом Свете – и всё это в его-то годы… Но он совсем один.
Генри ненадолго прикрыл глаза. Затем сковал вместе пальцы рук и уткнулся в них губами. Как же он устал! Устал от всех и устал существовать в одиночку. Его давно уже тошнит от колонистов, от детей и взрослых, от шведов, англичан, евреев и африканцев-рабов… Тошнит от воспоминаний о войне, о детстве и времени его побега из дома. От местных состоятельных мужчин, желающих подсунуть ему своих урождённых американок-дочерей, потому что он якобы «молод, красив и силён, и верой служит Господу»… Его раздражает всё, что связано с этим местом, но даже мысль о возвращении домой кажется ему ещё противнее.
Если бы он решил бросить всё и уехать, куда глаза глядят – никто бы не стал преследовать. Однако на севере, и это было известно, не выжить путешественнику. На востоке – лишь океан, а на западе – диком и непокорённом – озлобленные и притеснённые индейцы, с каждым днём становящиеся всё враждебнее.
Отсюда никуда не сбежать. Иного выхода не существует.
Три года Уотерс посвятил церкви и молитвам, считая, что однажды мог бы отыскать в религии ответы и спокойствие души… Но даже здесь, в самой тихой гавани для человека, не было ничего, что могло тронуть его или оживить.
Вот так обрывается жизнь? Когда осознаёшь – ничто более не связывает тебя с этим миром, и ты существуешь лишь ради сна и приёма пищи. Тогда какой смысл заставлять себя? Удерживать себя в оковах повседневности и созерцания одних и тех же ненавистных лиц – день за днём, пока не стошнит?!